Ирек Грин - Дневник дьявола
— Ты сделал тогда всего один снимок. — Мне хотелось, чтобы в моем голосе он уловил упрек. Я намекал на интервью, где он солгал, будто бы все остальные фотографии были уничтожены.
Я не рассчитывал, что он ответит. Он мог рассердиться, но мне необходимо было высказаться.
— Во-первых, тень негра немногим отличается от самого негра. Во-вторых, мне нравится время от времени сделать по-настоящему художественную фотографию, и я не обязан ни перед кем в этом отчитываться.
Я предпочел заткнуть себе рот куском обыкновенного пряника, который подавали на десерт.
В дневнике есть рисунок, изображающий ту казнь. Он, должно быть, набросал его утром, после того, как решил, что повешение можно отложить до полудня, и продумал всю мизансцену. У него был талант. Рисунок до мелочей повторял фотографию. Он словно разработал дизайн-макет рекламного плаката. Только одна деталь… если присмотреться… что-то вылетает из головы старика, оно похоже на обычную кляксу, однако наверняка имеет намного более важное значение. На снимке его нет.
В Польше действительно не произошло ничего особенного. Фишман был раздосадован тем, что бунт поляков, предвосхищавший упадок Советской империи, не преподнес ничего, достойного его таланта. Не люблю серых будней. Мне не нравится, когда события идут своим скучным чередом. Только цветной негатив делает их значимыми. Я не хочу манипулировать действительностью, как делал когда-то, пусть происходит то, что должно произойти. Но, если ход событий нельзя сфотографировать, существует ли он вообще? Просто философ из американского сериала! С сюжетом, вырастающим перед объективом как гора, справится и обезьяна. Настоящее искусство — это найти тему, достойную того, чтобы ее увековечили, там, где на первый взгляд ее нет! А все остальное — лишь позерство. Несколько лет спустя я позвоню ему — к тому времени уже сменив его студию на собственную, просторную и светлую, квартиру, — чтобы рассказать, что сносят Берлинскую стену, и спросить, почему нас там нет. «Сносят стену? Подумаешь, сюжет!» — услышу я в ответ.
Тогда, в Польше, он тоже хандрил. Забавлялся, фотографируя тайных агентов из Службы безопасности, которые ходили за нами по пятам. Никто из них так этого и не заметил. Кроме того, нас официально допросили и как минимум два раза в течение месяца, проведенного нами в Польше, обыскали наш номер в гостинице. Несколько раз он встречался с какими-то людьми, как правило — в исповедальнях костелов, после чего мы сразу выезжали в какой-нибудь город — то в Быдгощ, то во Вроцлав, но и там ничего не происходило. Во всяком случае, по одному ему известным причинам, он ни разу не спровоцировал ни одного происшествия, которое можно было сфотографировать и тем самым вновь оказаться в центре внимания. Из-за того, что Фишман каждый день пропадал неизвестно где, у меня было полно свободного времени. Я был предоставлен сам себе, фотографируя солдат на танках, патрули в экзотических шапках-ушанках, длинные, безнадежные очереди перед магазинами, и людей, яростно топчущих землю, чтоб хоть как-то согреться.
Однако по прочтении дневника этого человека та поездка видится мне в ином свете. Визит в Польшу был плодотворным. У меня было несколько многообещающих встреч. Особенно полезными будут А. и М. Таинственные А. и М. упоминаются в записках несколько раз. Кто это был? КГБ? ЦРУ? «Моссад»? Ведь должен же был кто-то снабжать Фишмана информацией? Сведения, которые он получал, явно носили гриф «совершенно секретно, для служебного пользования». Он оказывался первым там, где случалось какое-то несчастье. И чем ему приходилось расплачиваться? Когда я пишу эти строки, загадочные фразы из дневника словно проливают свет на постепенно открывающиеся тайники моей памяти. Однако у меня не хватает духу назвать себя «истиной в последней инстанции». И по сей день я не понимаю, как можно было одновременно приятельствовать с евреями и представителями движения «Хезболла», с бывшими агентами «Савака» [13] и шиитскими священнослужителями, с офицерами спецслужб ЮАР и военными из ангольской армии и, наконец, с оперативниками Ми-5 и боевиками ИРА. Тем не менее, не получай Адриан информации из всех перечисленных источников, он никогда бы не смог собрать и малой толики материалов, принесших ему славу и богатство. Я уже не говорю о чеченцах, сербах, палестинцах, племени хуту, басках и всех остальных…
К написанию этой книги меня подтолкнули не только ненависть и стремление к правде, но и обычное любопытство. Как в шахматах, которые так любил Фишман, как в покере, в который он играл всегда, когда только выпадала возможность, я должен собрать все разрешенные правилами игры сведения, чтобы раскрыть тайну этого человека. По мере развития сюжета (я сужу по нескольким уже написанным страницам) должен определиться финал, рассеивающий все сомнения и отвечающий на вопросы, которые, пока Фишман был жив, сыпались на него с разных сторон словно из рога изобилия. Откуда он узнал, как туда попал, каким чудом уцелел, почему результатом месяцев кропотливой работы могли стать лишь несколько снимков?
Я долго и мучительно искал ответ на последний вопрос. Фишман — вспомнить хотя бы казнь старика — сначала рисовал в своем воображении некую сцену, а потом добивался ее точного воспроизведения в действительности, при этом он обходился без репетиций, нажимая на спуск один-единственный раз. Кто-то назвал его снайпером. Человеком, после которого уже ничего не исправишь. Когда его работы упрекали в технической слабости (такое бывало, но, если судить объективно, упреки были в большинстве своем несправедливы), он неизменно отвечал — как правило, моими устами: «Я фиксирую события на бегу. Не всегда можно поменять объектив. Или чувствительность пленки. Или правильно установить освещение». «В таком случае, снимков должно быть намного больше», — возражали оппоненты. И были правы. Я не помню, чтобы он когда-либо менял настройки фотоаппарата, снимая какую-нибудь из своих страшных сцен. Он заранее готовился и ждал, пока внешние обстоятельства не совпадут с картинкой, которую он держал у себя в голове. Как правило, такие образы находили свое воплощение в рисунках (хотя теперь, когда я читаю дневник, это кажется мне невероятным). Он терпеть не мог неожиданностей, и я не могу вспомнить ситуацию, которая вынудила бы его импровизировать.
Чертов штурм. Много сюжетов, но теперь я окажусь у них под подозрением. К счастью, там никто не выжил. За день до отъезда в Англию, весной восемьдесят второго, он разбудил меня на рассвете.
— Послезавтра мы должны быть здесь. Займись подготовкой.
