Елена Гладышева - Проклятье на последнем вздохе или Underground
Немного подумав, Александр с Натальей на тележке перевезли свои пожитки из своей маленькой комнатушки в просторный дом Тимофея. После их коморки, где они жили как сверчки за печкой, новое жильё казалось им настоящими хоромами. Две комнаты! Даже мебель здесь была царская: железная кровать, платяной шкаф и комод.
Вечером они пригласили Лизавету с детьми на ужин, который устроили по случаю их новоселья.
Во главе стола, накрытого в большой комнате, красовалась огромная сковорода с жаренной картошкой. Из железной миски источали аромат малосольные огурчики. И Александр торжественно поставил на стол бутыль самогона и три граненных стакана.
После второго выпитого стакана Наталья с Лизаветой всплакнули и, к неописуемой радости детей, раздобревшая Наталья достала к чаю припрятанные когда — то карамельки — подушечки.
Это был их первый и последний совместный пир. Дальше уже выживали кто как мог.
5
Страшно грохотали немецкие батареи. Их огонь был сосредоточен на русских позициях. Обстрел продолжался больше получаса. Снаряды били по окопам. От грохота дрожала, взвивающаяся огненными снопами, земля и засыпала солдат возвращавшимися с неба комьями.
У русских целыми оставались всего две пушки, остальные были подбиты. Но кончились орудийные снаряды. Подмоги, как и боеприпасов попросить не представлялось возможным. Телефонной связи не было, её порушил осколок немецкого снаряда.
Тимофей развернул пулемёт: справа, изломанную воронками, линию их окопов обходили немецкие мотоциклисты с автоматчиками. А пулемётная лента была последняя.
Пулемёт задрожал, выплёвывая смертоносный свинец в сторону врага. В предрассветной сырости едкая гарь от него была удушающей. Мотоциклы проскочили зону обстрела, заходя русским в тыл.
В это время, шипя, пронёсся снаряд и ударил поблизости. От грохота взрыва у Тимофея сдавило грудь и заломило в ушах. Рядом застонал раненый осколком боец, а чуть дальше зияла чёрная воронка. По краю окопа, на подсушенной солнцем, земле темнели кровавые пятна, а вдоль него, коченея, навсегда застыла, почти вся рота — невосполнимые людские потери русских.
Свистя, унеслись последние ответные русские снаряды и наши пушки замолчали. Но из окопов ещё били одиночные винтовочные выстрелы.
По корявому полю, дёргаясь во все стороны, прямо на разрушенные окопы двигались мотоциклы. Сидящие позади и в колясках автоматчики выпрыгивали на землю и, пригнувшись, бежали вперёд, строча беспрерывным огнём.
По окопам пронёсся приказ отступать. Десятка два, оставшихся в живых, советских бойцов бросились из окопов к ближайшей лесополосе. Один за другим они вздрагивали на месте и падали замертво, настигнутые очередями немецких автоматчиков.
Бой кончился. Немцы занимали, оставленные русскими позиции.
Тимофей и ещё пятеро бойцов, потеряв от только что пережитого ужаса головы, с ловкостью зайцев перескакивая через кочки и пеньки, бежали вглубь леса. Но он вскоре сильно поредел, перешёл в кустарник и солдаты упёрлись в реку. Не замечая холода воды, держа винтовки над головой, с негромким всплеском, бойцы двигались по грудь в воде, перебираясь на противоположный берег.
— Братцы! — успел крикнуть тот, что был немного левее, попав в омут и скрылся под водой.
На том месте, где только что шёл солдат, из воды пошла муть и пузыри и всплыла винтовка. Возможно, он зацепился за корягу или не умел плавать. Остальные опрометью побежали к берегу. Достигнув его, они пронеслись по лугу и, тяжело дыша, затаились в ближайшем кустарнике. Сейчас они стеснялись встречаться взглядами друг с другом.
Тимофея трясло. Голова гудела и раскалывалась на куски. В ушах всё ещё грохотали взрывы. Посидев немного на корточках, он свалился на спину и закрыл глаза, не в силах переносить бездонную, пугающую голубизну неба над собой. В голове всё поплыло бесконечной каруселью. А потом он лишь на мгновение заснул. Но это был сон.
Немного оклемавшись, солдаты, наконец, огляделись. Кустарник уходил в глубокий овраг и оканчивался лесом.
Из пяти, захваченных ими в окопе, винтовок заряженными оказались только две.
Решили предельно осторожно идти по краю леса, в надежде выйти на какой — нибудь населённый пункт. Шли молча, если разговаривали, то шёпотом. И радовались, что солнце уже стояло в зените и ничто не отбрасывало пугающей тени. Под ногами путался низкорослый кустарник, а над головами перешёптывались листвой кроны высоких, стройных берёз.
Наконец впереди показалась небольшая деревушка.
Солдаты затаились и долго наблюдали. За избами на огородах копошились бабы, подростки и старики. Опасаясь скорых военных действий, они старались успеть выкопать картошку. В пыли улицы копошилась ребетня.
Немцев в деревне не было.
Вскоре подпасок, усердно щёлкая кнутом, пригнал в деревню небольшое стадо коров. Замыкая шествие, брёл старый пастух. Хозяйки встречали бурёнок возле своих плетней и загоняли их в хлев.
Тимофей вздрогнул: у него над ухом громко сглотнул голодную слюну молодой солдат Илюха. Голод чувствовали все. И, когда в крайнем дворе бабка с ведром пошла в хлев, солдаты трусцой пересекли небольшой лужок и подошли к раскрытой двери хлева. От туда послышался звон, ударявшихся о ведро, молочных струй и пахнуло молоком. Голодные желудки вызывали лёгкое головокружение.
Бабка обернулась на шум шагов и вздрогнула. Откликнувшись на испуг хозяйки, дёрнулась корова, едва не опрокинув ведро.
— Мать, дай молочка, — попросил Илюха.
Бабка оглядела усталых, с почерневшими лицами солдат, их мокрую форму и грязные сапоги без особой жалости. Но подвинула ведро к ним поближе.
Тимофей раньше не любил парное молоко, но сейчас вкуснее его не было ничего на свете.
— Нам бы хлеба, — попросил он бабку, передавая ведро с остатками молока другому солдату.
— Нету хлеба! — Бабка зло поджала тонкие губы. — Уходите, неравён час немцы придут, а у меня в избе внуки малые. Родители — то их на фронте! Так, что спрос с меня!
— Извини за беспокойство, хозяйка, — обиженно выдавил из себя Тимофей, выходя из хлева в широкий двор.
— Ладно, обождите, — сжалилась бабка и пошла в избу.
В ближайшем окне тут же показались три грязные детские рожицы.
Бабка вынесла, завёрнутый в полинявшее расшитое полотенце, неполный каравай ржаного хлеба.
— До коле драпать будете, защитники? До войны кричали, что немцев шапками закидаете! — зло глянула она на солдат, подавая хлеб.
— Вот злыдня! — тихонько взвился Илюха, когда солдаты вышли со двора и поспешили к лесу.
