Алекс Белл - Девятый круг
Я никогда никому не говорил, что пытался помочь мальчишке. Никогда не плакал. И никогда не проявлял сожаления, хотя тоже был потрясен тем, что произошло. Почему я ничего не сказал? Насколько иначе сложилась бы моя жизнь, если бы только я повел себя как нормальный ребенок и, демонстрируя холодную безжалостность, не убеждал секретную службу в том, что являюсь идеальным кандидатом для их программы воспитания и обучения детей? Аарон Томас, этот задира из детства, не только сделал меня несчастным, он… разрушил всю мою жизнь! В тот момент я радовался, что он мертв! Я ненавидел его! Я радовался, что убил его, я так радовался! Во всем был виноват он! Посмотрите, что он сделал со мной! Если бы он не изводил меня так сильно, монахини не сочли бы мой поступок преднамеренным убийством. Вместо этого они смогли бы воссоздать подлинную картину случившегося. Если бы Аарон был добродушным ребенком и в целом мире не имел ни единого врага, тогда монахини захотели бы поверить, что я бежал к нему на помощь. И тогда бы они именно это и увидели.
Ирония заключается в том, что начинал-то я с добрых дел. Регулярно обследуя спальни девочек в дневное время, я ловил там пауков и выносил их из дома, потому что тяжело воспринимал девичьи взвизгивания и вопли и следующие за ними шлепки тапочек по полу, размазывающих по нему обнаруженного паука.
— Почему вы так не любите пауков? — спрашивал я. — Разве они причинили вам хоть какой-нибудь вред? Хоть кому-нибудь они навредили?
Мне представлялось, что со стороны этих болтливых и хихикающих глупышек было верхом высокомерия считать для себя оскорблением лишь сам факт существования этих созданий. К несчастью, однажды Аарон услышал мой разговор с девочками на эту тему и с тех пор стал убивать пауков на моих глазах, как только ему предоставлялся такой случай. Я ненавидел его за это. Я понимал, как важно по-доброму относиться к животным… к насекомым… быть добрым ко всему, что меньше меня. Я понимал, что любая бессмысленная смерть причиняет боль Богу. Я не желал страданий никому — даже Аарону, хотя и ненавидел его. Поэтому я и кинулся спасать его, когда он вывалился из окна и висел, уцепившись за карниз. Поступив так, я на всю жизнь обрек себя творить жестокость, вызывать ужас, совершать кровопролития. А мне надо было просто оставаться на месте и ничего не предпринимать — просто смотреть, как он будет падать, потому что никто бы не осудил меня за это, хотя такое поведение и заслуживало бы упрека.
Я вспоминаю, как одно время, когда я был маленьким, мне хотелось поскорее вырасти, чтобы стать пожарным. Наверное, это как-то связано с ярко-красной игрушечной пожарной машиной, с которой я очень любил играть, пока Аарон не отобрал ее у меня… Разумеется, профессии убийцы в моем перечне никогда не было…
Что ты хочешь делать, когда вырастешь, Джиллигэн?..
Убивать людей…
Но на всем протяжении моей взрослой карьеры я был милосердным киллером. Истово милосердным. Я пускался на разного рода ухищрения, чтобы убить жертву наиболее безболезненным способом, а потом всегда молился за упокой ее души. Из уважения к жертве я каждый раз тайком присутствовал на ее похоронах и оставлял на могиле цветы в знак почитания того образа жизни, который она вела.
Был я и на похоронах Анны, наблюдал там за ее детьми — Максом и Джессикой, о которых так много слышал. Они плакали, скорбя о матери, и мне хотелось почувствовать что-нибудь по отношению к ним… жалость, печаль, стыд… но в душе была пустота. Как будто моя профессия выжгла изнутри все эмоции и я потерял способность вообще чувствовать что-либо.
Именно из-за такой манеры поведения коллеги в насмешку присвоили мне имя Габриель. Они говорили, что я — Ангел Милосердия. Ангел Смерти. Убийца, который садится и молится за упокой души своей жертвы, после того как хладнокровно убивает ее.
…Габриель… какой логичный выбор…
Но в соответствии с программой эти люди в любом случае находились в списке смертников, и если бы убить их не поручили мне, то это сделал бы другой киллер. Если бы я отказался продолжать свою деятельность, правительство подыскало бы на мое место другого исполнителя, и таким образом навсегда погибла бы душа еще одного человека. С моей точки зрения, я поступал правильно, оставаясь в программе. Ведь в этом есть логика, не так ли?
Но теперь настоящий ужас собственного прошлого ошеломил меня, его осмысление вызвало мучительную душевную боль от понимания того, насколько безнадежно я буду всегда изолирован от всех окружающих из-за своего прошлого. У меня никогда не могло быть ни друзей, ни семьи. Род моих занятий лишил меня этого права. Я видел родителей, возлюбленных, жен и мужей, детей и родственников, плачущих на похоронах моих жертв. В моей жизни никогда не могло быть близких мне людей, поскольку большую ее часть я провел, лишая семьи их родных и друзей. Да я и не знал, как это — любить людей. В любви таится опасность, она открывает путь к наихудшему виду страданий. Я видел это. Так что мне предстояло пребывать в одиночестве, и я всегда знал об этом. Воспринял это еще с тех пор, когда мне было шесть лет, и все люди в приюте смотрели на меня с нескрываемым отвращением. Они ненавидели меня за то, что я был… убийцей… за то, чего невозможно вернуть назад…
Но за последние четыре месяца у меня впервые в жизни появилась надежда, что я, возможно, сумею каким-то образом сблизиться с другими людьми. Ведь это то, чего мы все хотим, верно? То, к чему мы постоянно стремимся. Теперь я знаю, что такое любовь, потому что полюбил Кейси. Но не должен был. Киллер не может ни в кого влюбляться, вообще не может ни с кем сближаться, ибо должен быть способен убить любого, на кого ему укажут. Я познал это на собственном тяжелом опыте несколько лет назад. Как можно позволить себе полюбить кого-то, если ты знаешь, насколько легко и просто его могут у тебя отнять? А теперь выяснилось, что Ники и Люк в действительности не только не существовали, но и никогда не могли бы существовать.
Когда все мои иллюзии были вот так разбиты в пух и прах… я думаю, что на какие-то мгновения действительно впал в безумие. Я — Владислав Шпильман, скрывающийся на чердаке, обустроенном собственными руками, испытывающий потребность, жаждущий оказаться среди людей и одновременно сознающий, что, если кто-то окажется на моем пути, я должен отдалиться от него для его безопасности, для моей безопасности, а также во имя справедливости. Сейчас я настолько грязен, что любой, кто приблизится ко мне, также окажется испачканным. Я причиняю людям вред, просто находясь рядом с ними. Я не могу избавиться от мелькающих у меня перед глазами образов всех этих людей — смеющихся, счастливых, расслабившихся — таких, какими я видел их в том или ином месте, перед тем как уничтожить их. Теперь все они лежат в могилах из-за меня.
