Марьяна Романова - Старое кладбище
Но вот наступает ночь, и Ольга под одеялом ворочается, мысли успокоить не может. Перед глазами лицо колдуна стоит. Вот также она представляла себе недавно Потапа Потаповича – только ей приходилось искусственно добывать из памяти детали, совмещать их, лепить воображением его лик, как Пигмалион лепил Галатею. А здесь – все само собою происходило. И виделись-то всего один раз, да и не рассматривала она мальчика – считала неприличным нарушать чужое пространство пристальным взглядом. Но его лицо так объемно и детально запомнилось. Чудеса…
А потом и сны появились. Уже недвусмысленные. Честно говоря, никогда раньше она таких снов не видела, если и случались эротические видения, то все это было нежно, пунктирно, обрывки образов. А здесь ей как будто бы кино показывали, где в главных ролях – парень-колдун и она сама.
Во сне у них был секс – Ольга даже кожу его ладонями чувствовала, даже запах, она теперь знала, какие на ощупь его волосы, какие его губы на вкус. Как будто бы альтернативная реальность. Проснулась разрумянившаяся, первую минуту понять не могла, где находится.
«Какое-то наваждение…»
С этим определенно надо было что-то делать – вот она и набрала его номер, причем Егор сразу ее узнал, удивлен не был, ни о чем не спросил, а только сказал, что готов встретиться с ней на таком-то бульваре в таком-то часу.
Вот так, впервые в жизни, у меня начались любовные отношения. Роман.
То есть ну как – роман? Мы с Ольгой еще находились в стадии формирования, а не творения и материализации – обоим все было ясно, безмолвное согласие получено, желание продолжать утверждено, всё это весьма ощутимо витало в воздухе вокруг. Но большинство горожан, привыкших брать в расчет только ощутимые вехи, конечно, сказали бы: «Ничего у вас нет. Иллюзия».
Теперь мы виделись каждый день. Для меня это было новое ощущение – привыкший к жизни волка-одиночки, я удивлялся тому, насколько быстро другой человек может занять твое пространство. Прирасти к тебе, стать твоей частью. Вот так запросто – с нахальством лесного разбойника, отобрать те вещи, которые ты считал драгоценностями – одинокие вечера с книгой, многочасовое молчание, когда существуешь только ты и твои мысли, которые медленно варятся во внутренней реторте, трансмутируют в философский камень. Окормляющую пустоту, которой ты дышал.
Я даже начал отказываться от работы – с заказчиками теперь встречался днем, освобождая вечера для Ольги.
Сближение было осторожным. Я понимал, что ей не по себе, да и сам смаковал новое состояние, не желая торопить все возможные его трансформации. Мы много гуляли по городу, часто разговаривали – правда, почти никогда о личном.
Мне не нравилось, когда Ольга пыталась о чем-то расспросить – о моем прошлом, о моем даре, – она была достаточно чувствительной и тактичной, чтобы понять это без объяснений и перейти на темы нейтральные. Мы не обсуждали ничего запретного, мы как будто бы шли по меже, по нейтральной территории – разговоры не касались личного, однако она стала самым интимным моим собеседником. Мы говорили о смерти, о том, как искажены в современном обществе понятия добра и зла, о возможной эволюции человеческой психики, о том, какова природа богов и почему в разных концах света была сформулирована, по сути, одна и та же мудрость. Ольга была намного более начитанна, чем я, однако не было в ней той свежести восприятия, за обретение которой я был благодарен Колдуну. Она знала факты, мне неизвестные, зато я мог показать ей привычные проблемы в новом ракурсе, так что каждый из нас мог заполнить пустоты другого.
Не знаю, была ли это любовь.
Вернее, иногда мне хотелось верить в то, что да – мой ритуал лишь дал возможность увязать души, которые встретились бы и без оного, просто, возможно, чуть позже или в иных обстоятельствах.
Но сам же ругал себя за такие мысли. Если я что-то ненавидел всей душой, то это самообман, а если чем-то действительно гордился – так это честностью. Я мог позволить себе роскошь быть честным с самим собою.
Я прекрасно понимал, что без моей темной воли эта встреча никогда не состоялась бы, я не умел общаться с людьми и тем более – кокетничать с женщинами, у меня был своеобразный образ жизни, отталкивающий для большинства, и если бы не ритуал, то Ольга никогда бы не обратила внимание на такого, как я.
Наверное, Колдун, мой учитель, удивился бы, если бы узнал, что я сделал. Удивился бы, а потом разочаровался во мне.
Но все случилось, как случилось.
И вот однажды настал вечер, когда после очередной прогулки я обнял ее за плечи и привел к себе домой.
Я был девственником, но совсем не волновался о том, как этот первый опыт пройдет – телом своим я владел на сто процентов. За четыре года лесной жизни оно стало благодарным, отзывчивым, сильным и послушным. Оно чувствовало приближение дождя, оно умело полноценно восстановиться за несколько часов сна, оно всегда точно знало, что ему требуется для поддержания идеальной формы. Оно гнулось во все стороны, легко бежало вперед, взлетало на одиннадцатый этаж по лестнице, не нуждаясь в лифте, оно никогда меня не подводило. Сказать по правде, я предвкушал чудо.
…Одному молодому человеку рассказали, что в лесу, между Питером и Новгородом, шаман живет, который может из мухоморов и местных трав такой отвар приготовить – выпьешь и всю ночь будешь с богами и демонами как свояк разговаривать. Если повезет – узнаешь тайны мира незримого и прежним уже никогда не будешь, если нет – просто получишь впечатление, о котором будешь до самой смерти помнить. Только одна беда: принимает тот шаман не всех. Сажает человека перед собой, долго-долго смотрит ему в глаза, а потом выносит приговор, который ни за какие деньги обжаловать невозможно. Да – значит, остаешься на ночь в его доме, пьешь волшебный напиток и отправляешься во внутреннее путешествие. Нет – плетешься обратно к электричке через лес. Ночь ли глухая, дождь ли стеной – не пожалеет тебя шаман, ни на минуту лишнюю не оставит в сказочном королевстве.
Молодого человека, звали его Артем, история вдохновила. Он был из породы романтиков-сталкеров, которым нравилось нащупывать собственные границы и отодвигать их. Артему доводилось восходить на Килиманджаро, ходить с хилым ружьем на медведя, быть заживо похороненным – это была специальная практика примирения с неизбежностью; он плавал с акулами, бегал марафоны, ходил по битому стеклу, и конечно, едва раздобыв адрес шамана, сразу же снял с карточки зарплату и отправился на поиски.
