Смертный бессмертный - Шелли Мэри
Поистине бедняжке было от чего прийти в такое смятение и расстройство! Она провела ночь в катакомбах Сан-Дженнаро под Капо-ди-Монте. В этих подземных галереях встречалась по ночам банда отчаянных bravi [118] – и не кто иной, как Джорджио, был их тайным главарем. Вход в катакомбы располагался в заброшенном винограднике и был закрыт от посторонних глаз огромными кустами алоэ; растущие среди камней и острых скал, они вздымали свои колючие листья над входом и полностью скрывали его от взора. Одинокое фиговое дерево, стоящее рядом и легко заметное издали, служило приметой для всякого, кому секрет катакомб был уже известен. Сами катакомбы представляют собой широкие и извилистые коридоры; в былые века там хоронили покойников. Вдоль каменных стен этих пещер грудами сложены выбеленные временем кости. Во времена, когда Джорджио с Мариеттой еще были друзьями, однажды он взял ее с собою под землю и показал место тайных собраний. В те дни он не страшился доверять ей свои тайны; в обыденной жизни девочка была дика и строптива, но, когда дело касалось интересов тех, кого она любила, становилась молчалива и сдержанна, как Эпихарис [119]. Угрозы, услышанные от Джорджио накануне, возбудили в ней глубочайшую тревогу, и она решила, несмотря на риск, разузнать, какой опасности подвергается чужеземец. Тщетно прождав до конца вечера возвращения Идалии, она поспешила в Капо-ди-Монте, в одиночку вошла в катакомбы и там, спрятавшись за грудой костей, дождалась появления заговорщиков.
Они собрались в полночь. Первым предметом их обсуждения стал Владислав. Джорджио рассказал им его историю, как он объяснил, поведанную ему сегодня утром некой знатной дамой из России; от нее же он получил задание, которое далее им открыл. Он говорил, что Владислав – беглец, его не защищает ни одно правительство; что при себе у него некие бумаги, найденные в Варшавском дворце – конфиденциальная переписка российского самодержца с братом его, наместником Царства Польского, которая, если ее опубликуют, может возбудить против автора писем всю Европу. Эти бумаги были доверены Владиславу; его задача – опубликовать их в Париже. Однако личное дело величайшей важности побудило его прежде посетить Неаполь. Российское правительство проследило его путь до Неаполя и поручило некой русской даме любым способом, не брезгуя никакими мерами, заполучить от Владислава эти бумаги. Эта-то дама и сделала Джорджио своим эмиссаром; имя ее он тщательно скрывал, но Мариетта догадалась по описанию, что это может быть лишь княгиня Дашкова. Долго длилось совещание, и наконец бандиты решили, что поляка придется убить. Это виделось единственным верным средством: ибо бумаги он постоянно носил при себе, был известен своей храбростью, и ясно было, что при нападении он будет защищаться до последнего. Джорджио вообще не брезговал никакими средствами – а в этом случае, заявил он товарищам, и вовсе стесняться нечего; он получил заверения из самых высших сфер, что преступление останется безнаказанным, а преступники получат огромную награду. Владислав в Неаполе почти неизвестен; правительство не волнует судьба беглеца без паспорта, без страны, без имени; и какие друзья здесь станут входить в обстоятельства его убийства или пытаться за него отомстить?
Вот что поведала Мариетта – и, выслушав ее, Владислав поверил в необходимость бежать. Слишком хорошо знал он вероломство русских, чтобы сомневаться: даже дама столь высокого звания и положения, как княгиня Дашкова, способна заниматься столь грязным делом, в каком обвиняет ее Мариетта. За светскими и утонченными манерами этой дамы, будь она итальянкой или француженкой, могли бы скрываться разве что привычка к интригам; однако русские, незнакомые с понятием о святости человеческой жизни, наученные правительством собственной страны, что убийство и предательство суть мелкие грехи, полностью лишенные чувства чести, способны скрывать за таким фасадом самые одиозные пороки и склонность к преступлениям, немыслимую в более цивилизованных странах. Об этом знал Владислав; знал и то, что неаполитанское правительство предоставляет преступникам свободу, в других местах немыслимую; и потому понимал, что должен как можно скорее убраться из страны, где ему грозит опасность.
Он размышлял обо всем этом, а Идалия не сводила с него глаз, красноречивым взором умоляя бежать. Наконец он согласился, но с одним условием: она убежит с ним вместе. С пылким чувством изложил он ей свой замысел: обратиться к духовнику Идалии, убедить его немедля связать их брачными клятвами – стать мужем и женой и скрыться вместе. К мольбам влюбленного присоединилась Мариетта, и Идалия, краснея и смущаясь, могла лишь ответить:
– Но, если мы уедем вдвоем, опасность увеличится – убийцам станет проще вас выследить. И где я добуду паспорт? Как покину страну?
– Я все продумал, – отвечал Владислав; а затем объяснил, что в порту Неаполя сейчас стоит пакетбот «Сюлли», готовый отплыть по первому требованию; он наймет судно – и они отправятся морем во Францию, простившись и с красотами Неаполя, и со всеми его опасностями.
– Но ведь этот пакетбот, – воскликнула Идалия, – тот самый, что княгиня наняла для сегодняшней экскурсии в Пестум!
На миг показалось, это расстроит их планы; однако, подумав, они пришли к мысли, что на увеселительной прогулке с княгиней Владислав будет в безопасности, к тому же его присутствие не позволит заподозрить, что он готовится к бегству. Ночью, после возвращения из Пестума, когда все прочее общество сойдет на пристани в Неаполе, Владислав и Идалия останутся на борту, и корабль немедля начнет путешествие во Францию. Казалось, такой план решал все затруднения. Идалия колебалась; Владислав тоном мягкого упрека спрашивал, неужто она откажется разделить его судьбу; а Мариетта, хлопая в ладоши, восклицала:
– Она согласна! Согласна! Не спрашивайте ее более, она уже покорилась! Мы вместе вернемся в Неаполь. Владислав сразу пойдет разыскивать капитана «Сюлли» и с ним договариваться; а мы, не теряя времени, отправимся в монастырь к отцу Базилио и все подготовим к приходу Владислава – только, бога ради, пусть он не задерживается!
Наконец Идалия молча кивнула; с горячей, трепетной благодарностью Владислав поцеловал ей руку. Втроем они сели в кабриолет, и, когда уже отъезжали, поляк воскликнул:
– Однако мы совсем позабыли о будущей судьбе нашей милой Мариетты! Она останется здесь без единого друга, и это меня тревожит. Она спасла мне жизнь, и теперь мы оба перед нею в безмерном долгу. Мариетта, что ты будешь делать, когда мы уедем?
– За меня не бойтесь, – воскликнула бесстрашная девушка, – я должна буду остаться, чтобы привести в порядок дела Идалии – но скоро присоединюсь к вам в Париже; какая же сила заставит меня разлучиться с сестрой?
На подъезде к Неаполю Владислав вышел из экипажа и направил свои стопы в порт, а прекрасные дамы поехали дальше, в монастырь. Трудно и предположить, что бы стала делать застенчивая и робкая Идалия, не будь рядом сестры! Мариетта все взяла на себя: уговорила священника немедленно обвенчать молодых, раздобыла дорожное платье для новобрачной – словом, обо всем подумала, обо всем позаботилась, словно ангел-хранитель влюбленных. Вот появился Владислав: он договорился с капитаном пакетбота, и все было решено. Мариетта услышала об этом из его собственных уст и побежала сообщить Идалии радостную новость. Он не видал невесту, пока они не встретились у алтаря – и там, преклонив колени перед достопочтенным служителем Божьим, соединились навеки. Но время летело стремительно – и не оставило им ни секунды, чтобы отдаться чувствам, переполнявшим обоих. Идалия то и дело обнимала сестру, просила как можно скорее присоединиться к ним в Париже; взяла с нее обещание писать – а затем в сопровождении мужа отправилась в порт, где на борту «Сюлли» уже собралась большая часть веселой компании.
Пакетбот двинулся своим курсом. Прощай, Неаполь! – любимец неба, моря и земли, город-рай, как справедливо именует его поэт. За бортом проплывали холмы, чьи крутые склоны ближе к городу сглаживаются, переходят в пологие спуски и открытые долины, сплошь усеянные домами. Храмы, купола, мраморные дворцы полукругом выстроились вокруг залива, а над ними высились темные массивы гор, и поросшие лесами ущелья, и прекрасные сады с вечнозелеными деревьями. Море, древнее и могущественное, вечно бьется в эти берега и ласкает их нежными прикосновениями волн, что целуют гальку и серебристый песок и со сладким шепотом льнут к выступающим мысам. И небо – кто же не слыхал о небе Италии? – вездесущем, вечном, безмятежном, что улыбается над бескрайним морем и с материнской нежностью склоняется над призрачными очертаниями далеких гор.
