Лиля Калаус - Фонд последней надежды
Дрожа всем телом, вновь вглядываюсь в статую… Она неподвижна. Я делаю несколько неверных шагов в сторону проспекта, не отрывая глаз от крестьянки… Сомнений нет! Золочёный идол поворачивает голову вслед за мной!
Сердце трепещет в груди… Изо рта помимо воли вырывается тонкий стон… Колени слабеют…
— Офигел, дед?! — взрывается громовой голос, и меня немилосердно пихают в бок. — Чё под ноги бросаешься?
Раздаётся визгливый подростковый хохот, и мимо меня проносится стайка тинейджеров, обдавая сладкими запахами пива и анаши…»
Поздним вечером прошлого дня Олег провожал Иванова в аэропорт. Московский профи остался, в целом, доволен приёмом и гонораром. Уже перед самой посадкой в зал ожидания ворвался запыхавшийся Артём, извлёк из пакета национальный бархатный халат с золотым позументом и треугольную шапку с отворотами, расшитыми речными жемчугами. Бережно накинув на широкие плечи москвича мойдодыровский дар, Артём в самых изысканных выражениях выразил ему признательность и глубокую благодарность от имени руководства Фонда и лично Балтабая Модадыровича. Иванов надменно кивнул. Так он и исчез в переходах аэропорта, похожий на экзотического Наполеона в кичливой треуголке, делающего ноги из степей Средней Азии.
Олег проводил его глазами, повернулся к Артёму и вдруг сказал:
— А что, Артём, может, пойдём треснем — по-нашему, по-бразильски?
И они упились текилы в аэропортовском баре до совершенно свинячьего состояния. Выйдя, обнимались, с содроганием вспомнил Олег, пели про девушку с Ипанемы и «Куба — любовь моя!» Олег взахлёб цитировал дона Хуана из любимой в детстве книжки Карлоса Кастанеды, Артём, подмигивая, намекал на братские поцелуи и хлопал по карману, где у него хранились аккуратно свёрнутые косячки в специальном винтажном портсигаре… Ужасный вечер ужасного дня закончился в девичьей светёлке Артёма, жившего вместе с престарелыми родителями.
Под утро Олег проснулся в его узкой кроватке на «подушке здоровья», набитой шуршащими гречневыми зёрнами — в брюках и галстуке на голое тело. Артём, по-щенячьи постанывая, спал на гостевой раскладушке.
Олег смутно помнил, как он рассказывал Артёму об Асе, а после Артём рассказывал ему о каком-то Сандро Ваграфовиче… Потом оба плакали. Потом очень много смеялись, так что несколько раз к ним заглядывала негодующая мама Артёмки, величавая дама, в прошлом — скульптор-монументалист.
Господи… Докатился… Что же дальше-то делать?.. Куда идти? Поеду в «Луч Востока», решил Олег. Посижу в зале до начала занятий. И к Ростиславу Андреевичу, если он не съехал, конечно (Олег быстро отогнал эту тревожную мысль). Потолкую с ним обо всём этом безобразии. Потом обязательно найду Асю. Может быть, тогда всё это кончится?..
Мгновенно родившийся план, несмотря на очевидные логические изъяны (чем, собственно, мог помочь ему «чудный старикан» — разве что посочувствовать), очень Олега воодушевил. Он оделся и бесшумно выбрался из Артёмовой квартиры.
Тихое утро. Ася лежит на своём диванчике, смотрит в окно. Болит щека и, кажется, затекла шея. Ветка за окном кивает ей, как родной — пойдём со мной, в мой мёртвый зимний мир… Пойдём, Ася. Станешь жучком или белкой, или ещё проще — пожухлым прошлогодним листиком. Да не тем, который добрый художник рисует на холсте, мечтая вылечить больную девушку, а коричневым, мокрым, одним из миллиардов, липнущих к безымянным подошвам, а потом распадающихся на волокна и мёртвые клетки… Удобрение. Вот — хорошее слово для неё. Даже не прислуга. Просто — удобрение для настоящей жизни настоящих людей. Гениальных писателей. Кризисных менеджеров. Лихих координаторов, начинающих прозаиков и талантливых поэтов. Выживших из ума маститых онкологов. Уродов-сантехников. И прочих весёлых ребят.
В груди заворочался ржавый гвоздь. Покурить бы. Но для этого надо вставать. Потом обязательно понадобится пойти в ванную. Умываться. Смотреть в зеркало на свою овечью физиономию с распухшей голубоватой щекой. Завтрак готовить — а как же. Кто ещё приготовит завтрак для весёлых ребят? Помоет посуду и почистит унитаз? И — на работу, конечно.
Пока лежится — лежи. И не вспоминай.
Но не вспоминать было невозможно. Снова и снова перед носом мелькала владова холёная рука с фамильным перстнем. Снова голова взрывалась от удара. Снова слышался довольный гогот владовых ребяток…
Кто-то осторожно вошёл, присел на диванчик.
— Ася! Асенька, родная, ты спишь?
Муж тронул её за плечо. Ася с тихим стоном села.
— Сплю… Уйди.
— Возьми, — Влад протянул ей пакетик со льдом. — Приложи, Ася.
Какой уж теперь лёд, это сразу надо было. Но она взяла мокрый пакет, прижала к скуле.
— Ну что, полегче? — заботливо спросил Влад. — Ты не представляешь, как мне жаль… Зачем, зачем только ты повела себя так? Тем более — на глазах у моих ребяток? Я ведь педагог, я должен быть всегда на высоте, понимаешь, Ася? Как же я научу их правде искусства, если буду унижен и растоптан близким человеком? А ты — близкий мне человек, Асенька… Между нами было всякое. Но я за эти годы привязался к тебе. Выстроил между нами мост. Облагородил тебя, воспитал, как… Как Пигмалион. Ты дорога мне, Ася. Ты — моя жена.
Ася хрипло засмеялась.
Влад, не обращая внимания, продолжал, заворожённый, видимо, правдой искусства:
— Разве я дотронулся бы до тебя хоть пальцем, если бы не ощущал этой кармической близости между нами?.. Никогда, Ася! Я не горжусь собой, поверь, но прошу тебя принять этот… (он пожевал губами, заведя очи горе) печальный случай, как урок. Нет, как Урок — с большой буквы, родная. Урок и тебе, и мне. Мы должны держаться вместе. Ася, сейчас передо мной такие возможности… Раскрываются новые пути… И я предлагаю тебе идти вместе со мной! Мы столько лет страдали — от непонимания, от нужды. Ты вынуждена была убивать себя отвратительной службой… А сейчас, Ася… Сейчас — настаёт моё время, я это чувствую. И я хочу, чтобы ты тоже была счастлива… Поверь!
Ася икала от смеха.
Влад помрачнел.
— Я понимаю, родная, ты обижена. Что ж, подумай хорошенько над своим поведением. И когда ты переступишь через свою мелочную обиду, ты поймёшь и увидишь, что я был прав. Я поступил с тобой жестоко, признаю, но… Видела бы ты себя со стороны! Шлейф любовников, боже… Эти твои похотливые мужланы, избивающие моих деток! А ты, как жалкая кокотка, потворствуешь этому… Мерзость. Мерзость!
Влад постно скривился, вздыхая, задумался о чём-то. Ася с отчаянием сказала:
— Влад, я не стану извиняться. Да, я обычная женщина. Мне двадцать семь, я хочу нормальных отношений, я хочу детей, в конце концов! Я не могу вечно обслуживать тебя. Я уйду, Влад.
