Алексей Атеев - Код розенкрейцеров
– Но как же так? – недоверчиво поинтересовался профессор. – Я знаю, что трупы, попадающие в анатомический театр, принадлежат, так сказать, различного рода люмпенам, бродягам, уголовникам. Они остаются невостребованными. У них нет родственников.
– У всех есть родственники, – с легкой насмешкой произнес Станислав. – Этот… – он кивнул на труп, – пропал давным-давно, еще в самом конце войны. На фронт, видите ли, решил бежать. Ну и добегался. Случайно мне стало известно, что его путь окончился в ванне с формалином. Вот я и пришел взглянуть. Вы уж извините, профессор.
– Так вы что же, его у нас заберете? Предадите земле?
– Я подумаю, а пока продолжайте занятия, не буду вам больше мешать. – Станислав кивнул няньке, и она бесшумно выкатила кресло из аудитории.
– Странный молодой человек, – прокомментировал профессор. – Как может быть, что этот труп – его родственник? Хотя у нас всякое случается. – Он кашлянул, взглянул на замерших студентов и позволил себе пошутить: – Итак, вернемся к нашим двоюродным братьям.
– Можешь смело отправляться к нему домой, – сказал вечером Станислав, – зачет он тебе поставит. Конечно, нам с тобой придется проделать некоторые процедуры.
– При помощи ремня?
– Возможно. Этот твой профессор – личность в общем-то довольно одиозная. Повлиять на него не составит труда. И вот что я подумал. Тебе необходимо сблизиться с ним.
– Как это? Он же старик!
– Не в том смысле. Он действительно старик, но старик очень богатый. Ты завтра отправишься к нему и сама в этом убедишься. Дальше я пока ничего рассказывать не стану.
– Но анатомию я сдам?
– Сказал, не волнуйся. Однако сегодняшний визит в ваш институт оказался довольно интересным.
– Чем же?
– Труп. В анатомичке. Оказывается, мертвые тоже несут некоторую информацию. И, обладая определенными способностями, можно ее воспринять.
– Ерунда какая-то. Как может мертвец нести информацию? Ведь мозг у него не работает, да у этого чучела и мозг-то изъят.
– Не знаю. Важно то, что информация идет от него, а уж каким образом, пускай дознаются ученые. – Станислав иронически усмехнулся.
– А ловко ты соврал насчет двоюродного брата. Кстати, как это тебе пришло в голову?
– Да очень просто. Я же тебе говорю: мертвый посылал информацию. Он на самом деле двоюродный брат, только не мой, а его.
– Кого его?!
– Профессора твоего.
– Чего ты несешь?!
– Ладно, оставим пока этот разговор. Сходи к нему, оглядись, войди в доверие.
Известно было, что Максаков никого на порог не пускает, поэтому Елена чувствовала себя не в своей тарелке, когда поднималась по лестнице, ведущей в квартиру профессора. На звонок долго никто не открывал, но за дверью слышалась возня. Похоже, ее долго изучали в дверной глазок. Наконец защелкали многочисленные запоры, и в дверном проеме показалась голова Максакова.
– Что вам угодно?
– Профессор, я пришла… Мне нужно… – она замолчала, опасаясь получить ядовитую отповедь.
– А-а, Донская, – наконец узнал ее Максаков. – Хотите отчитаться по темам? Помню-помню. Как же. Ведь я сам вам назначил. Конечно, проходите.
Крайне удивленная Елена перешагнула порог. Как понять это «назначил»? Ведь никакого предварительного разговора не было. Неужели «работа» Станислава?
– Конечно, конечно… – суетился Максаков, который сейчас был совершенно не похож на неприступного сухаря, каким она привыкла видеть его на занятиях.
И все равно неуверенность не покидала Елену. Она нервно вертела в руках тетради с конспектами, подозревая, что ласковость профессора – просто-напросто маска и истинное лицо не замедлит проявиться.
Просторная комната, куда Максаков провел свою гостью, была от пола до потолка увешана картинами. Кроме того, здесь имелось много книг, стол и диван, застеленный клетчатым пледом.
– Садитесь, пожалуйста, – все так же вежливо и даже подобострастно сказал Максаков, – я сейчас чайку… – И он вышел.
Елена огляделась. В комнате полутемно, на письменном столе неяркая лампа с зеленым абажуром. Картины казались просто черными пятнами на стенах, лишь кое-где поблескивала позолота рам.
Вошел Максаков, держа в руках чайную чашку на блюдце и вазочку с подозрительными на вид конфетами-подушечками.
– Угощайтесь, – почти умоляюще произнес он, – я очень прошу!
Елена взяла блюдце, отхлебнула из чашки. Чай был донельзя жидкий.
– Конфетки тоже… – продолжал лепетать профессор, – кушайте-кушайте, голубушка.
– Валериан Афанасьевич, – начала Елена, решительно отставив блюдце в сторону, – я хочу сдать вам темы. Остеология зачтена, синдесмология тоже, но по другим темам, в частности по миологии, у меня задолженности. Я бы хотела…
– Что вы, что вы! – всплеснул руками Максаков, и голос его задрожал, словно он собирался заплакать. – Разве можно забивать такую прелестную головку разной ерундой.
Елена опешила: «Вот оно! Начинается. Сейчас начнет издеваться».
– И не думайте, – продолжал чирикать Максаков, – считайте, что вы уже все сдали.
– Да как же?..
– Ни-ни! И ни слова больше о гадкой анатомии.
– А если так, нельзя ли получить зачет?
– Да ради бога.
Не веря в удачу, Елена протянула Максакову зачетку.
Тот близоруко разглядывал ее, словно не решаясь на действие, потом странно встряхнул головой, словно отгонял надоедливую муху.
«Значит, все же он издевается», – с тоской решила Елена.
Но Максаков вовсе не издевался. Он отложил зачетку, сходил за авторучкой и медленно, словно через силу, нацарапал: «Зачтено» – и расписался.
Елена смотрела на это действо, разинув от неожиданности рот, а Максаков, словно выполнив тяжелую работу, отер с лица пот и с улыбкой взглянул на девушку.
– Вот и все, – весело сказал он. – А вы говорите: задолженности.
Елена только кивнула.
– Анатомия, конечно, мой хлеб, – продолжал Максаков, – но не она моя страсть. Хотя, конечно, можно подумать именно так. Главное увлечение всей моей жизни – живопись. Видите ли, я родился в Санкт-Петербурге, по-теперешнему в Ленинграде, град Петра, так сказать. Сызмальства, представьте себе, питал пристрастие. Эрмитаж, Русский музей… Все они исхожены вдоль и поперек. Батюшка мой, царствие ему небесное, тоже пристрастие имел. Правда, по скудости средств ничем стоящим не разжился. А я вот… – Максаков не договорил, включил верхний свет, и картины на стенах ожили.
Елена плохо разбиралась в живописи, но картины действительно впечатляли. Что это за художники – она не представляла. Большинство полотен покрыто сеточкой трещин, что свидетельствовало об их старости.
– Видите ли, душенька, – продолжал профессор, – моя страсть – фламандцы. Вот, например, взгляните: этот набросок принадлежит кисти Рубенса, – он ткнул пальцем в невзрачное, на взгляд Елены, небольшое полотно, изображающее нападение львов на группу всадников. – Можете себе представить – Рубенс! Конечно, существуют сотни, если не тысячи набросков Рубенса. Он весьма плодовитый мастер. Но здесь, в Тихореченске, за тысячи километров от Антверпена! Или вот – Йорданс – застолье. Грубовато, но как сочно. Я вообще обожаю жанровую живопись. Гулянки, карнавалы, народные празднества… Вот Браувер. Не правда ли, великолепно?
