Энн Райс - Витторио-вампир
– Проклятая! – стенал я. – Проклятая! – Слезы лились из моих глаз столь же щедро, как у нее. – Я жажду крови, ты, несчастная. Я жажду крови и чую их запах, запах этих рабов в голубятне. Я уже могу ощущать их запах, их кровь, будь ты проклята!
Я тоже упал на колени. Распростерся на мраморе и отпихнул ногой в сторону осколки разрушенной фигуры ужасавшего меня идола. Взмахнув мечом, я вспорол кружево алтарного покрова и сбросил его на пол – масса красных цветов посыпалась с алтаря вниз, так что я смог в отчаянии перекатываться по ним, погружаясь лицом в нежные лепестки.
Последовала долгая тишина, ужасающая, наполненная лишь моими воплями, я ощущал прилив собственных сил, ощущал его даже в изменении тембра своего голоса и в мощи руки, державшей тяжелый меч без малейшего напряжения, и чувствовал, что в этой безболезненной тишине, в которой я оказался, должно быть холодно, но холода не было, была лишь прекрасная прохлада.
Она превратила меня в могущественное существо!
Я ощутил какой-то тонкий аромат. Взглянул вверх. Она оказалась прямо надо мной – нежное, любящее существо, какой и была на самом деле, с глазами, сияющими теперь звездным светом, такими сверкающими, такими спокойными и совсем не осуждающими. На руках у нее было крошечное человеческое существо, слабоумное, не сознающее грозящей ему опасности.
Какой розовый, какой сочный был этот малыш, словно зажаренный поросенок, поднесенный к моим губам; после поджаривания на костре он пузырился кипящей кровью смертных и был полностью готов к употреблению.
Он был обнажен и непомерно худ, его дрожащая грудка весьма подрумянилась, а волоски, черные, длинные и шелковистые, обрамляли простодушную мордочку. Казалось, что он дремлет или разыскивает кого-то в потемках – быть может, ангелов?
– Испей, мой дорогой, испей из него, – уговаривала она, – и тогда обретешь такое могущество, что сумеешь доставить нас обоих к милостивому Отцу для исповеди.
Я смеялся. Вожделение к этому слабоумному младенцу, лежащему передо мной, было почти невыносимым. Но ведь он был для меня чем-то вроде целой новой книги, не так ли, которую я вполне смог бы усвоить, и потому я, не спеша, приподнялся на локте, всматриваясь ей прямо в лицо.
– К милостивому Отцу? Ты думаешь, мы должны явиться именно туда? И немедленно, сразу, мы оба?
Она снова принялась рыдать.
– Не сразу, нет, не сразу, – причитала она Д Я видел, что сил у нее почти не осталось. Я забрал малыша у нее из рук. Я сломал ему шею, выжимая всю кровь, до последней капли, досуха.
Он даже не пискнул. Уже не было времени ни для страха, ни для страданий от боли, ни для рыданий.
Навсегда ли нам удается запомнить подробно свое первое убийство? Навечно ли?
Через всю голубятню прошел я той ночью, поедая, пиршествуя, пресыщаясь, упиваясь свежей кровью из их шей, отбирая у каждого все, чего мне хотелось, отправляя каждого в рай или в ад – откуда мне было знать? Ведь теперь я был обречен оставаться с ней на этой земле, и она пиршествовала вместе со мной, проявляя при том свойственное ей изящество манер, даже внимая моим завываниям и воплям, даже улавливая момент, чтобы поцеловать меня или вновь изводить своими рыданиями, в то время как я дрожал от ярости.
– Пора убираться отсюда, – предупредил я.
Это было перед самым восходом. Я сказал, что не намерен ни дня провести под этими остроконечными башнями, в этом замке ужасов, в этом месте, где рождается только все дьявольское и порочное.
– Я знаю одну пещеру, – сказала она– Гораздо ниже в горных отрогах, за сельскими угодьями.
– Ах да, где-то на краю настоящей луговины?
– В тех прекрасных краях есть несметные луга, моя любовь, – подтвердила она– А при свете луны нашему волшебному зрению представится не меньшая масса полевых цветов, сверкающих всеми мыслимыми оттенками, чем видят смертные в лучах Божьего солнца Не забывай, его луна – это и наша луна
– И завтра к ночи… прежде чем ты подумаешь о священнике…
– Не заставляй меня снова смеяться. Лучше покажи, как надо летать. Обними меня за талию и научи, как безопасно падать с высоты, не переломав руки и ноги. И больше не смей говорить мне о священниках. Не издевайся надо мной!
– …Подумаешь о священнике, об исповеди, – продолжала она, ничуть не испуганная, все тем же спокойным тоном, глядя на меня влажными от любви глазами, – мы вернемся в этот город, в Санта-Маддалану, пока все крепко спят, и сожжем все дотла.
Дитя-невеста
Мы не подожгли факелом Санта-Маддалану. Слишком велико было искушение устроить охоту в городе.
На третью ночь, на восходе, когда мы вместе отдыхали в объятиях друг друга в нашей тайной и недосягаемой пещере, я перестал плакать.
И на третью ночь горожане узнали, что именно им предстоит, – несмотря на хитроумную сделку, заключенную с самим дьяволом, – и впали в паническое состояние. Нас ожидала прекрасная забава: перехитрить их, укрыться где-нибудь среди множества теней, наполнявших извилистые городские улицы, и взломать их самые хитроумные и самые сложные дверные запоры.
Ранним утром, пока никто не еще осмеливался подавать признаки жизни, а достойный францисканский священник проснулся в своей келье и, встав на колени, читал молитвы по четкам, умоляя Бога вникнуть во все случившееся, – как вы помните, тот священник, который познакомился со мной в гостинице, который отобедал со мной и предостерег об опасности по доброте душевной, а не другой, доминиканский его собрат, обозлившийся на меня, – так вот, когда этот священник молился, я пробрался во францисканскую церковь и тоже возносил молитвы.
Ведь каждую ночь я твердил себе шепотом то, что шепчет любой мужчина ложась в постель, со своей неверной любовницей:
– Еще одну ночь, о Господи, и после этого я пойду на исповедь. Еще одну ночь блаженства, о Боже, а затем я вернусь домой к жене…
У горожан не оставалось ни малейшей надежды.
Тем навыкам, которых я не обрел от рождения или не усвоил на собственном жизненном опыте, обучала меня, с терпением и благоволением, моя возлюбленная Урсула Я умел читать мысли других людей, обнаруживать порок и мгновенно поедать грешника, как случилось, например, когда я высасывал кровь из ленивого, лживого торговца, отдавшего своих малых детей в руки загадочного Властелина Флориана, чтобы тот помалкивал на его счет.
Однажды ночью нам стало известно, что днем какие-то горожане побывали в заброшенном замке. Нашлись и свидетельства. Похоже было на то, что поспешный взлом в замке, скорее всего, совершили из любопытства, а не из-за алчности: украдено было немногое и повреждения оказались весьма незначительными. Как должна была напугать взломщиков представившаяся их взорам картина: отвратительные «праведники», все еще окружавшие опустошенный пьедестал падшего ангела Люцифера, или, скажем, старинная дарохранительница, в которой я на ощупь обнаружил высохшее человеческое сердце!
