Адам Нэвилл - Ритуал
Инстинктивно Люк бросился к глинистой дорожке. Она явно куда-то вела. И земля там была не такой неровной, как в лесу. Он мог бы пробежать немного по дорожке, а потом свернуть в густые деревья, и там залечь. Эта мысль гнала его вперед, усилия болью отзывались в голове. От каждого шага позвоночник гудел, а трещина в черепе, казалось, расширялась. Он ни за что не поверит, что ее там нет, пока снова не посмотрится в зеркало. Связанные руки замедляли движение.
С дикими глазами и стиснутыми зубами Фенрис бросился к нему сбоку, намереваясь отрезать от дорожки. Толстая девчонка и дефективный подросток, загримированные то ли под трупов, то ли под демонов, неслись за ним по пятам.
Люк дернул хомут на запястьях. Ком бессильной ярости подступил к горлу. Даже в своих тяжелых ботинках Фенрис был достаточно быстрым. Придется с ним столкнуться.
Люк остановился, обернулся. Может, ударить его с ноги? Приближающаяся справа девчонка отвлекла его. Раздувающиеся щеки, вздымающаяся грудь, маленькие руки сжатые в кулачки, широко раскрытые глаза. Пронзительный крик вырвался из ее маленького рта.
Фенрис вдруг резко остановился. Ухмыльнулся. Заплясал на месте. Закричал что-то нечленораздельное, пронзительное, торжествующее.
Возникла заминка. Люк повернулся к девчонке. Она почти настигла его. и тут он изо всех сил ударил ее ногой в живот.
Столкновение с движущейся фигурой сбило его с ног, и он полетел на землю. На лице девчонки возникло выражение удивления и страха перед болью, она отшатнулась в сторону. Травянистый дерн, словно, подскочил вверх и ударил Люка в спину.
Фенрис рассмеялся. Хлопнул руками по ляжкам.
Согнувшись пополам, девчонка беззвучно ловила ртом воздух.
Люк быстро сел, перенес вес на одну ягодицу. Согнул левую ногу в колене, чтобы подтолкнуть себя вверх.
И тут носок фенрисовского ботинка ударил ему в висок. В черепе будто хрустнул лед. Заклепки рассекли скулу. Перед глазами вспыхнули красные огни.
Когда зрение снова стабилизировалось, он увидел перед собой мертвое серое небо. Он не мог закрыть рот или сжать челюсть. В ухе свистело, щека горела от боли.
Он снова попытался встать, но ему удалось лишь сесть, прежде чем пухлые пальцы девчонки вцепились ему в волосы. Она словно потеряла рассудок — он увидел это по ее глазам. Изо рта у нее вырвалось какое-то агрессивное, похожее на рыдание, причитание.
Засохшая рана на голове разошлась со звуком сдираемой клейкой ленты, макушку обдало жаром. Люк весь побелел от боли. Его словно окунули в холодную воду. Его сознание померкло.
Девчонка снова толкнула его на землю, прижав спиной к холодной траве. Он очнулся, и тут же почувствовал, что его вот-вот стошнит. Он не мог дышать. Он вскинул вверх руки, сцепив пальцы, как в молитве. Его костяшки вошли под ее маленький плоский подбородок. Она издала звук, похожий на свист воздуха, резко выпущенного из подушки безопасности, потом захлопнула рот.
Гофрированная подошва фенрисовского ботинка отпечаталась на лице Люка.
Хрустнул хрящ. Пронзительная боль в носу лишила остатков сил. Лицо было смято, изуродовано резиновой подошвой.
Люк знал, что битва закончена. Проиграна. Он выдохся.
Суртр заслонила собой свет. Уткнувшись Люку в плечи тяжелыми, круглыми коленями, села ему на лицо. Сквозь делириум боли, он уловил ее запах. От нее пахло йогуртом, сквашенными сливками, чем-то жирным. Он чувствовал запах ее промежности своим расплющенным носом.
Схватив Люка за волосы, девчонка с хрустом рванула его голову вверх, а потом ударила о землю. Снова подняла, и снова ударила.
Потом ее тело внезапно исчезло с него. Люк перекатился на бок и тут же подавился ржавым потоком крови из горла. Сплюнул кровавую слюну. Ее вид напугал его. Пытаясь собрать мысли воедино, он представил себе свое обезображенное лицо, раскроенный череп, обнажившийся, трепещущий мозг. Потрогал кончиками пальцев свое мокрое лицо. Кожа была жесткой. Яйцевидный ком, твердый как кость, уже вырос на виске, на месте удара. Легкое прикосновение к нему вызвало тошноту, поэтому он убрал руку.
Локи крепко держал подругу. Говорил что-то быстро и настойчиво в ее покрытое спутанными черными волосами лицо. Она по-прежнему косилась в сторону Люка, словно ребенок, чья неотложная игра была прервана строгим родителем.
За плечом у Локи виднелось темное дерево приклада, и тускло поблескивал ствол охотничьего ружья. Если бы эта дьявольская свора не уложила его, Локи его б пристрелил. Ему не уйти отсюда. Люк лег и закрыл глаза на серый мир, не испытывающий к нему никакого сочувствия.
57
— Люк. Мне пришлось очень постараться, чтобы ты остался в живых. — Ярко-голубые глаза Локи буквально светились весельем в луче пыльного света, падавшего сквозь маленькое окошко. Локи был в игривом настроении, в хорошем настроении. Ухмыляясь, он отбросил гриву черных волос за плечо. Он уже не казался таким суровым и чрезмерно серьезным. Как будто появление выпотрошенного друга Люка сняло висевшее в воздухе напряжение. И он был пьян. Ружье он прислонил к стене рядом с закрытой дверью.
До прихода Локи Люк пролежал неподвижно несколько часов. Он не мог дышать носом, тот будто раза в четыре увеличился в размерах. Голова была расколота, как перезревший фрукт. Глаза заплыли, один из-за опухоли почти не видел. Он был буквально весь покрыт твердыми зудящими шишками от укусов жучков, которыми кишела его жуткая кровать. Лодыжки и предплечья были в порезах и царапинах. Он не мылся уже неделю. От него дурно пахло. Его мучила жажда. И голод. Он был сломлен. Осознавал, что его уже мало что волнует.
Он ненавидел себя за то, что обрадовался хорошему настроению гиганта. За то, что испытывал к Локи какое-то чувство благодарности. С тех пор, как его вытащили из леса, Локи уже дважды спас его от той парочки.
Для чего он спас меня?
Люк устал от ощущения беспомощности. Устал от тошноты, от этой комнаты, от вонючей кровати, которая не высыхала и смердела теперь уже его собственной мочой. Он был измучен страхом, болью и отчаянием еще до того, как эта троица нашла его. И теперь хрупкая надежда, поддерживавшая его с момента пробуждения в этой комнате, умирала. Надежда, что эти молодые люди проявят к грязному, израненному человеку из леса гуманность. И отпустят его с миром. Другая, не менее жалкая и инфантильная надежда на помощь извне, тоже умирала. Надежда утомляла больше, чем все остальное. Наряду с ужасной головной болью и постоянными потерями сознания, во время которых он метался между мирами, эта надежда была еще более болезненной и невыносимой, чем садизм юной шпаны.
