Юрий Косоломов - ХОДЫНКА
Со стороны Сходни донесся гудок паровоза: вечерний поезд привез последних дачников.
Вепрев набрал полную грудь смолистого воздуха и зашагал вдоль просеки, упиравшейся в дачу Деленцова - новый, в три этажа терем, будто с картинок Билибина срисованный.
Лужайку, на которой стояла дача, заволокло дымом. Вепрев долго искал ручку звонка, но, наконец, не выдержал, толкнул калитку и, прикрывая рот платком, зашагал к дому Деленцовых по усыпанной гравием дорожке.
- О, господи! Мавра! У вас пожар, что ли?
- Пожар не пожар, а господин иностранец самовар ставит - хлопая влажными от слез белыми ресницами, ответила кухарка Мавра - плечистая, задастая старуха лет сорока. - Шишек еловых напхал. Шишки не горят, а он туды - керосину, немец-то господень! Упрямый, чёрт!
Сняв с самовара трубу, Мавра нахлобучила сверху порыжевший от старости сапог, схватилась за каблук и принялась ритмично поднимать и опускать его. Из основания самовара опять полился густой сизый дым.
- Так бы его кочергой и угостила! Эвона и сам идет!
Из леса выходил невысокий молодой господин без сюртука, но в жилетке и с котелком на голове. В правой руке господин держал огромную заячью тушу. Его широкое, калмыцкого рисунка, лицо сияло.
- И дым Отечества нам сладок и п'гиятен! - прокричал он, бросая тушу под ноги Мавре. - Вот, Да'гьюшка, заяц тебе на во'готник.
- Мавра мы - угрюмо ответила старуха и приподняла пальцами босой ноги окровавленную заячью голову. - А она зайчиха выходит. Какой с ей воротник, барин? В линьке она.
- Ах, каналья! - удивился господин. - Кто б мог подумать? Feci quod potui, faciant meliora potentes[6]. Ну хоть мясо себе возьми!
- Какое уж мясо! Заяц об эту пору поебень-траву ест, он и волку невкусен. Как это, барин, вы ее промыслили?
- На ост'гове, Мав'га, на ост'гове. Там озе'го 'газлилось, так она на ост'гове оказалась. Сама в 'уки далась.
- А вы, значит, ее за ноги, да о березку головой?
- А'гхипо'газительная догадливость! - рассмеялся господин. - Именно о бе'гезку! О настоящую 'гусскую бе'гезку! - Он сунул большие пальцы за борта жилетки около подмышек, склонил голову набок и спросил, прищурив карие, с оранжевой искрой, глаза:
- А что, Мав'га, муж у тебя есть?
- Имеется - проговорила Мавра, продолжая работать сапогом и отворачиваясь от дымившего всё гуще самовара. - Такой же дурак, прости Господи.
- Ну, я бы тебя ду'гой не назвал! - снова рассмеялся господин. Что-то много он смеялся. - П'гаво, не назвал бы. Совсем нап'готив.
- И я про то ж - сказала кухарка. Она высморкалась в два пальца, и, встряхнув ими, вытерла о фартук.
- Так значит, Мав'га, ты главнее мужа?
- Мужа? А чего там? Пьяный придет, так во двор его и дверь на засов. Покамест не поумнеет.
- А т'гезвый когда? Т'гезвый когда, а, Мав'га?
- А не бывает он трезвый - проговорила кухарка, поглядывая на господина из-под белых свиных ресниц.
- Так ты, можно сказать, им уп'гавляешь?
- Ась?
- Ну, ты главная, значит, уп'гавляешь?
- Есть маленько. Тверёзый пьяного завсегда главней.
- Ну вот! Я же гово'гил! - воскликнул господин. Протянув вперед руку со сжатыми в кулак пальцами, он направился было к деленцовскому терему, но тут заметил Вепрева, стоявшего в клубах дыма, и приподнял котелок:
- Дулин.
Огромный лоб Дулина переходил в еще большую френологически подробную лысину. Остатки волос казались светлее его рыжеватой бородки.
- Коллежский регистратор Вепрев - спохватился Петр Борисович, с омерзением пожимая холодную мокрую ладонь.
- Ну что, батенька? Будет нынче д'гачка?
- Пардон?
- Вы, п'гостите, кто? Д'гуг на'года или социал-демок'гат?
- Я? - изумился Вепрев. - Я ж, пардон, представился: Вепрев, коллежский регистратор...
По калмыцким скулам Дулина пробежала тень.
- Так, так... Ну-с, а что вы думаете про "Восемнадцатое б'гюме'га Луи Бонапа'гта"?
- Восемнадцатое что?
- Б'гюме'га, батенька, б'гюме'га ...
- Опять не понял, простите великодушно.
- Вы, должно быть, дачник?
- Верно.
- Ну что ж, на безлюдье и Фома человек. Желаю зд'гаствовать.
Насвистывая "Марсельезу" и вихляя толстенькими окороками, Дулин направился к даче.
- Какой же он иностранец, Мавра? - спросил Вепрев.
- А то! - махнула рукой кухарка. - И баит не по-нашему, и в нужнике серет криво, а мне - убирай. С господами моими, вроде, дружит, а меня на бунт подбивает. Шла б, говорит, на фабрику работать, а то один в поле не воин. Тьфу! Этот уж точно в жисть не проспится.
- Петр Борисович!
По ступенькам крыльца торопливо, глядя то на Вепрева, то себе под ноги, спускалась сама мадам Деленцова.
- Петр Борисович! - Деленцова подхватила Вепрева под локоть и впилась в его лицо своими красивыми птичьими глазами. - Что вы наделали? Что?!
- Да что я наделал? - изумился Вепрев, но ледок в его животе уже пополз вверх. Вальсы с барышнями при его плоскостопии у него никак не выходили, на домашнем театре больше роли Захара ему не давали, новые гости нет-нет да и говорили ему "ты", а как-то раз один новичок, - присяжный поверенный Ландграф, - и вовсе перепутал его с лакеем и послал помочь кучеру принести ящик бургундского. Ни с кем кухарка Мавра не разговаривала так фамильярно и охотно, как с Вепревым. И всё же не ходить к Деленцовым Вепрев никак не мог: нигде больше не удалось бы ему повидать Надежду Николаевну.
- "Не шути с рабом, а то он покажет тебе зад". Вы ведь это Дулину сказали? Да еще по-латыни?
- Помилуйте, Марья Алексеевна! - бросив трость, сцепил перед собой руки Вепрев. - Да я и латыни-то... Нет! О, нет, клянусь!
- Вечно вы сделаете скандал на пустом месте! - крикнула Деленцова. Она еще раз посмотрела в глаза Вепрева и вздохнула: - Чисто как женщина, право же... Ну ладно. Что ж вы стоите, как Пушкин?
- Как Пушкин? - пробормотал Вепрев.
- Идемте чай пить. Мавра! Поторопись!
Веранда, выходившая на обратную сторону дачи, была полна народа: учитель Выдрин с женой и с ребенком, Ляцкий, тоже с молодой женой, Ландграф, Хазаров в белом парадном кителе, длинноволосый старец Засолов, потративший, говорили, состояние на Бакунина или Кропоткина. Конечно, Надежда Николаевна была здесь - в костюме сестры милосердия. Рядом с ней растянулся в английской качалке молодой человек, одетый мушкетером: ботфорты, камзол золотой парчи с двуглавым орлом на груди, штаны в красно-бело-голубую полоску. "Да это ж Кока Деленцов!" - вздрогнул Вепрев. Единственный ребенок своих родителей, Кока сидел мрачнее тучи, а к его подбитому глазу Надежда Николаевна прижимала старинный екатерининский пятак с блюдце величиной. Рядом сидели, шепчась и посмеиваясь, молодой Сытин - сын книгопродавца, и его друг, географ Бокильон.
