Юрий Косоломов - ХОДЫНКА
Из оврага под ногами офицеров выбрался, хватая невидимые перила, фельдфебель Гречко.
- Дозвольте отдых, ваше благородие? - встал он перед Львовичем, приложив к виску растопыренные пальцы. - Почитай третий час люди робят.
- А при чем здесь я? - пожал плечами Львович. - Ваш начальник - подпоручик Беляков. Порядок забыл, Гречко?
- Виноват, ваше благородие... Господин подпоручик, - не убирая руки, повернулся фельдфебель к Белякову, - у Зелинского опять кондрашка, кажись, почалась.
- Что с ним? - встрепенулся Беляков. Мельком взглянув на Львовича, он шагнул к оврагу. - Где?
- От туточки, в самой низинке, ваше благородие...
Когда-то на этом месте проходила железная дорога - ветку проложили к выставке 1882 года. Потом дорогу разобрали, и теперь Ходынское поле пересекал овраг, идущий от Петербургского шоссе - сначала насыпь растащили на песок и щебенку, потом за той же нуждой стали рыть вглубь рядом с насыпью, где земля была помягче... Вешние воды и летние дожди продолжили разрушительную работу - при виде этого ущелья посреди ровного поля уже трудно было поверить, что такую глубокую рану земле могли нанести человеческие руки. Мало того: внутри самого оврага то и дело попадались всё новые ямы глубиной в несколько сажен. Не говоря уже об окопах и других сооружениях, оставленных во время учений саперов и артиллеристов.
Но приказ оставался приказом: окопы и овраг засыпать! Его и отправился выполнять, едва над Ходынским лагерем забрезжил рассвет, третий батальон 8-го гренадерского Московского полка.
Рядовой Зелинский сидел на склоне оврага - сидел на удивление прямо для той гримасы, которая сейчас искажала его лицо: сузившиеся глаза, закушенная губа, морщины на обритом сверху лбу.
- Что с вами? - спросил Беляков. Тут же он предупредительно опустил руку на плечо Зелинского: - Сидите.
- Наследство, верно - попытался улыбнуться Зелинский. - Папенька, знаете ли, тоже печенью недужен.
- Не понимаю, - сказал Беляков, - и как вас в армию могли забрать?
- Сам пошел - сказал Зелинский.
Беляков слышал эту удивительную историю: сын сенатора и князя, Зелинский добровольно вышел из университета и отправился в солдаты. И все же говорить с самим Зелинским ему еще не доводилось.
- Странно - сказал он.
- Что в этом странного? - вздохнул Зелинский и снова чуть улыбнулся: - Кажется, проходит... Ну да, проходит... Что же в этом странного? - повторил он, и, держась за стену сырого песка, встал. - Разве это странно - быть со своим народом?
Маска боли вдруг опять исказила его породистое лицо.
- Гречко! - крикнул Беляков.
- Слушаюсь, ваше благородие!
- Велите людям отдыхать. Десять минут.
- Шаб-а-аш! - нараспев выкрикнул Гречко.
- А вы, Зелинский, можете идти в лагерь. Скажите, что я вас отпустил. Обратитесь там к лекарю.
- Нет уж, извольте, подпоручик! - прошептал Зелинский, закусывая губу. - Я буду со своим народом.
- Заладил! - протянул вышедший из тумана капитан Львович. - Народ-то вас не сегодня-завтра на вилы поднимет. Разве что здесь спрячетесь. Что с ним, подпоручик?
- Живот... - пробормотал оторопевший Беляков. - Верно, господин Зелинский?
- Живо-от! - тонким голосом, по-бабьи закачав головой, протянул Львович. - Ах ты ж, незадача! Ну ладно, я понимаю, солдаты тут первый раз в жизни мясо едят. А вы-то, князь, с чего брюхом скорбите? А?!
- Мне непонятны ваши насмешки, господин капитан, - процедил Зелинский.
- Подпоручик, а вы видели, как этот княжич бревна носит? Нет? О, рекомендую! Нагляднейшее пособие для любой карьеры. Заберется в середку, и давай приседать, когда другие с краев надрываются. А потом и живот. Третью неделю в службе, и - на тебе!
- Господин капитан, дозвольте продолжить работу! - сузил глаза Зелинский.
- Не дозволяю! - отрезал Львович. - А приказываю! И на папашу не надейтесь, в случае чего! Тут вам не Vichy![1] И никто вас сюда не неволил-с!
- Есть закон... - начал Зелинский, - закон о всеобщей воинской повинности. И я не намерен терпеть...
- В солдатах, да терпеть не намерен? - переспросил Львович. - Гречко, ко мне!
- Слушаю, ваше благородие!
- Подпоручик, ничего не хотите фельдфебелю сказать?
- Я? - смутился Беляков. - Не понимаю вас, Герман Арсентьевич.
- Нижний чин дерзит, а вы не понимаете?
- Право, не знаю. Только раз, и то попробовал...
- Солдат девку только раз попробовал, - вздохнул Львович, - а она сразу двойню родила. Не так ли, Зелинский? Или что там у вас в лупанарии случилось...
- Я вас вызываю! - бешено выкрикнул Зелинский, роняя струйки зажатого в кулаках песка.
Львович подбородком указал на него фельдфебелю:
- В лагерь. Ретирадные места чистить. А на ночь - под арест! Щей и каши не давать, только хлеб и воду. Табаку не давать. Ты у меня послужишь!..
- Опричник! - выкрикнул Зелинский. - Сатрап!
Кулак Львовича мягко прилип к скульптурному лику Зелинского.
- Герман Арсентьевич! - выдохнул подпоручик Беляков.
- Палач! - промычал Зелинский, вырываясь из рук фельдфебеля Гречко и подоспевшего ефрейтора Казимирского. И вдруг, пуская носом алые пузыри, Зелинский разрыдался.
- Баба - вздохнул Львович. - Идемте-ка, подпоручик, возьмем воздуха. И не надо вопросов. Ответ один: на службу не напрашивайся, от службы не бегай.
И все же вечером подпоручик Беляков не вытерпел.
- Герман Арсентьевич, - осторожно спросил он. - Как всё-таки Зелинский в армию попал?
- Я здесь, Инезилья, стою под окном... - устало промурлыкал Львович. - Тьфу ты черт, привязалось! Попал как? Извольте: спьяну взял гулящую из веселого дома. Купил станок, чтоб чулки вязала и тем кормилась. А через месяц ее без памяти в больницу свезли: повадился есть-пить не давать, да гирькой по голове учить, гимнастической. Мало того, что выкинула, так еще дурой стала и без ног теперь лежит.
- Бог ты мой! - проговорил Беляков.
- Оно бы и пусть, да отца-сенатора подсидеть решили. В общем, выбирать пришлось: в Сибирь или, как говорится, пускай его потужит. Да плюньте, подпоручик! Еще не такого насмотритесь. У меня сын, представьте, в Германию чуть не босой поехал, электричеству учиться. А там прусские русских в очередь ставят: сначала, дескать, мы опыты делать будем, а они после нас. И чтобы профессоров слушать, их на первые скамейки тоже не пускают. А почему, спросите?
Беляков пожал плечами.
- А потому, Роман Романыч, что такие вот благодетели у нас воду в университетах нынче так замутили, что учиться там нечему стало. Только революцию крутить и жжёнку пить, да падших спасать, мать их... Ну-с, что там у нас в яме? Подпоручик, черт возьми, когда вы командовать научитесь? Гречко!
