Ли Майерс - BRONZA
Дальнейшее путешествие не запомнилось. Под утро у него начался жар. Погружаясь в неясное видение зыбких образов, то приходя в себя под скрип колес и мерное покачивание повозки, то снова впадая в беспамятство, он просто надеялся, что звучащий рядом обеспокоенный голос был голосом брата. Что это прохладная ладонь Энджуна ложится на его пылающий в лихорадке лоб, принося недолгое облегчение.
Странно, но каким образом он очутился во дворце, как ни старался потом, так и не смог вспомнить. Впрочем, ни лица, ни имени повелителя, у которого пленником провел столько лет, став заложником судьбы, он тоже не помнил. Только большую комнату, где так гулко отдавались шаги. И окно, через бамбуковую решетку которого мог видеть детей, играющих в саду. Они водили хороводы, распевая веселую считалочку. Его не пускали играть с ними. Его вообще никуда не выпускали, и он подолгу стоял у окна, все глубже ощущая свое одиночество.
Первые дни еще кричал, стучал кулаками в запертую дверь, звал кого-нибудь на помощь. Просил, чтобы его отвезли обратно, домой. Но на его крики приходил лишь слуга. Молча зажигал глиняные лампы, садился в стороне и терпеливо ждал, пока его сморит сон. А он почему-то очень боялся заснуть, пока за ним неотрывно следили эти звериные глаза. Кажется, ему снились сны… или то были обрывки воспоминаний, преследовавших его видений? Золотая клетка на дне озера… Нефритовые водоросли, опутавшие его… И страх. Собственный страх, что не успеет освободиться от них, захлебнется, утонет.
Звать на помощь перестал, когда на шею надели массивный золотой обруч. Выгравированный на нем иероглиф гласил, что это собственность господина. Пусть золотой, тот все равно был ошейником раба. Несколько болезненных ударов линейкой по пальцам за попытку снять украшение послужили тому доказательством. И как же пылало лицо от этого унижения!
Но однажды он сбежал из своей темницы и был поражен. Дворец Тан Джен оказался огромным белым городом за высокими стенами. Он прятался от людей, а потом бежал. Снова прятался и опять бежал. Пока не выбился из сил и не упал в тень под раскидистым деревом, затаившись там мышонком, избежавшим когтей совы. Решил, что дождется темноты, проберется в какую-нибудь повозку и она вывезет его за дворцовые стены. Он пойдет в монастырь. Отдаст единственную драгоценность, что у него была – золотой обруч, – и попросит добрых монахов отвести его домой, к семье. Там старший брат. Он спасет его. Защитит. Он обещал!
Голоса, раздавшиеся неподалеку, разбудили его. Из их разговора стало ясно, что его уже ищут, а место, где он прятался, – всего лишь дворцовый сад. И всхлипнул, узнав, что убежал совсем недалеко, попросту заблудившись в этом огромном белом лабиринте. Наконец, голоса посланных на его поиски джоуканов затихли где-то в стороне. Он облегченно вздохнул. Его не обнаружили. Наверное, поэтому так дико закричал, когда грубая рука сгребла его в охапку и оторвала от земли.
Искаженный безудержной яростью голос пообещал, что за побег его жестоко накажут. Пылающие гневом глаза зверя приблизились вплотную, жесткая ладонь властно зажала рот, и стало нечем дышать. Он провалился в пустоту. Исчезло все. Осталась лишь ненависть к любимому брату. Который не защитил. Не спас. Который предал его.
«Ах, Энджун! Это твое обещание… что оно сделало с нами? Так и неисполненное, оно сожгло мне сердце ненавистью», – подумал Император, и брови его упрямо сошлись к переносице. Даже сейчас он отказывался признавать, что обещание брата (именно оно), давая надежду, делало его непокорным. Заставляя яростно, изо всех сил сопротивляться судьбе, которую он не хотел для себя. И судьба отступила. С него сняли золотой ошейник, вручили одежду простого ратника и отправили в армию повелителя.
Генералом Левого Крыла встречал он свою восемнадцатую весну, когда умер властитель Поднебесной, не оставив наследника. В разгоревшейся следом междоусобице ненависть, сжигающая душу, стала знаменем, под которое он собрал всех, кому нечего было терять.
С мечом в руке, весь в чужой крови, ворвался он во дворец Тан Джен, убивая любого на своем пути к трону. Захватил власть и провозгласил императором себя.
А после, во главе присягнувших ему на верность, шел от города к городу, от провинции к провинции, завоевывая свое царство. На это у него ушло четыре года. И вот его армия перешла границы мятежной провинции Ляо Бан. Она одна пока не покорилась своему императору.
В один из последних теплых дней октября смотрел он на желтые стены Ун Доши, закрытые сейчас для него городские ворота и совсем не испытывал ностальгии от встречи с местом, где родился. Испуганный ребенок, мальчик с добрым сердцем, выехавший из этих ворот двенадцать лет назад, чтобы уже никогда сюда не вернуться, он больше не был этим мальчиком, и у него больше не было сердца. А там, за каменными стенами, во дворце, его ждал Энджун.
– Ты же обещал! – сказал он брату, когда пришел за его головой.
– Рьюки? Ты?! Глупец! – Энджун опустил свой меч.
Но меч в его руке не захотел слушать лживых оправданий, и он убил брата. Схватил за испачканные кровью волосы и высоко поднял его отрубленную голову, чтобы тот в последний миг увидел город, за право управлять которым отдал его в рабство.
Лицо Императора совсем помрачнело. Разве сможет он когда-нибудь забыть, как стоял на коленях над обезглавленным телом брата? Как прижимал к груди его голову и рыдал, не стесняясь своих слез?
– Ты был для меня всем! Я так сильно любил тебя, что мог умереть для тебя! Ради тебя одного я согласен был жить! Ради тебя я готов был обагрить свои руки кровью! А теперь на моих руках твоя кровь! И я ненавижу тебя! Ненавижу!! – кричал он и все никак не мог остановиться…
Император открыл глаза. Провел рукой по лицу, стирая липкую паутину воспоминаний, чтобы в голове перестал звучать собственный, надорванный криком, хриплый голос. Похоронив тело брата в пламени дворца, он превратил в пепелище и сам город. Навсегда отказавшись от кровных уз и, как он думал, от ненависти тоже.
Но ненависть не покинула его. Она осталась, чтобы горечью поражения разбавлять сладкое вино его жизни. Потому что все, чего он добился в свои двадцать семь лет, все, чего желал, о чем мечтал, чему радовался, в чем винил себя или за что получал награду – все было для него. Для брата. Для его удивленно распахнутых мертвых глаз.
Резко откинув одеяло, Император сел на ложе. Он и сейчас ненавидел брата, да так сильно, что желал, чтобы Энджун ожил. Чтобы убить его снова.
Стоило ему сесть на кровати, как в покои, словно только этого и дожидалась, сразу же вошла многочисленная свита, приветствуя пробуждение того, кто носил имя живого бога, являясь его воплощением на земле. Свет, Живущий На Горе – таким именем восхваляли подданные своего повелителя, поклоняясь владыке Поднебесной.
