Джефф Лонг - Преисподняя. Адская бездна
Затем он увидел разрезы. Грудные клетки выглядели огромными из-за маленьких животов. Людей выпотрошили. Глаза вырвали, а вместо них вставили круглые белые камни, смотревшие в вечность. На иссохших бедрах и бицепсах виднелись такие же надрезы, нечто вроде ритуальных увечий.
У ног солдат лежали штурмовые винтовки с расщепленными прикладами — видимо, их сломали в поисках дерева, горючего материала. Только приклады были пластиковыми. Разбитыми вдребезги. Клеменс буквально чувствовал атмосферу ненависти. Хейдлы презирали этих людей.
— Что это?
— Господи, сердце. Они привязали сердце к его бороде.
Клеменс приблизился к мумии. Совершенно верно: высохший мешочек мускулов был сердцем, вплетенным в бороду мужчины.
— Но почему они его не съели? — спросил Клеменс. — И где остальные части тел?
— О чем ты? — Бобби удивленно уставилась на него.
— Здесь было не меньше двух тысяч фунтов свежего мяса, — ответил Клеменс. — Но хейдлы не стали их есть, а высушили и выставили на обозрение. Хотел бы я знать, зачем им эта морока с консервацией трупов?
Подземным миром правил голод. Тут не пропадало ни грамма белка. Судя по тому, что видела съемочная группа, останки ученых и даже хейдлов всегда обгладывались до костей, а кости разбивались в поисках костного мозга. Тем не менее тела солдат остались целыми — в основном.
Настроение было подавленным. Клеменс слушал разговоры, пытаясь понять смысл подобной жестокости.
— Может, предупреждение? — предположил один из альпинистов. — «Берегись». «Осторожно, злая собака». «Здесь водятся драконы».
— Такой обычай существовал у римлян. Они распинали пленников вдоль дорог, ведущих в город. Вроде как в назидание.
— Нет-нет, больше похоже на трофеи. Сувениры с поля боя.
— Зачем они проделали это с глазами?
— Черт, смотрите, они еще и кастрированы. Эти подонки отрезали им яйца.
Последнее обстоятельство всех разозлило, особенно мужчин.
— Точно, но ради всего святого, зачем?
— Думаешь, хейдлы все еще здесь?
— Ты же видел город. Они погибли. Мертвы.
— А вдруг кто-то выжил?
— Невозможно.
— Выжившие есть всегда.
— Она права. Все это одно гигантское убежище.
Лучи фонарей разлетелись в разные стороны, обшаривая тьму.
— Невозможно.
Людьми овладел страх.
— Принесите камеру и звукозаписывающее оборудование, — сказал Клеменс. — Единственное, что мы можем сделать, — снять их на пленку, сохранив для потомков.
На этот раз никто не противился приказу. Они ушли все вместе, оставив Клеменса одного. Режиссер стал прикидывать угол съемки и сочинять комментарии. «Камера скользит слева направо». «О них, о горсточке счастливцев, сыновей и братьев».[3]
Нет, поправил он себя. Люди приходят в широкоформатный кинотеатр не для того, чтобы слушать Шекспира. Им нужна сенсация, шок, потрясение. Клеменс начал снова.
«Лицо мумии крупным планом. Камера отъезжает, показывая мертвецов. Я выступаю из их шеренги».
«С незапамятных времен человек воевал с тьмой…»
Клеменс двинулся вдоль ряда мумий, выискивая подходящее лицо. Блестящие оскаленные зубы. Выпученные каменные глаза. Чернобородый, решил он. Тот самый, со свисающим с подбородка сердцем.
Он подошел к выбранному мертвецу и втиснулся между двумя телами. От стены веяло прохладой. Исходивший от мумий запах вызывал ассоциации с кожевенной мастерской. И спортзалом. Даже мертвые, они не перестали пахнуть. Кожа и пот. Высушенные, как обертка кукурузного початка.
— Джошуа…
Шепот заставил его вздрогнуть. Неужели голос Хаксли слышен и тут? Или кто-то другой издевается над ним?
Клеменс поспешно отодвинулся от стены, подальше от мумий.
— Кто здесь?
Он направил луч фонаря в туннель, пытаясь найти шутника. Никого.
— Джошуа…
Снова шепот. Клеменс осветил оскаленные лица мумий. Воздух, решил он. Проходит по туннелям, издавая звуки, иногда похожие на свист и вздохи. И всего лишь. Шепот — это просто движение воздуха.
Посреди ночи Клеменс вдруг проснулся. Сел, тряхнул головой и огляделся. Вчера вечером они выбрали для ночного освещения химические патроны оранжевого цвета. Его маленькое племя спало, сбившись в беспорядочную оранжевую кучу — руки и ноги переплетены, голова к голове, дыхания смешались. Бастион из непроизвольных подергиваний и храпа. И оружия.
Стремление сбиться в кучу превратилось в рефлекс. Днем это был отряд храбрецов, мускулистых, хвастливых, готовых сражаться с каждой скалой, каждой рекой, протиснуться в любую расщелину, попадавшуюся на их пути. Ночью же они жались друг к другу, словно потерявшиеся в лесу дети.
— Джошуа…
Звук доносился издалека, тихий, едва слышный, больше похожий на выдох. Клеменс окинул взглядом спящих людей. Это не они. Шепот приходил извне, оттуда, где кончался круг оранжевого света.
И вот снова.
— Джошуа…
Такой тихий, будто звучит у него в голове. Может, это сон? Нет, теперь он точно проснулся.
— Что? — Клеменс старался говорить тихо.
— Джошуа…
Голос зовет его. Там кто-то есть.
Клеменс сосчитал людей и понял, что одного не хватает. Потом вспомнил о Хаксли. Она так и не появилась. Увлеченные мумиями, все о ней забыли.
— Хаксли? — шепотом позвал он.
Одна из женщин пошевелилась. Подняла голову.
— Что случилось?
— Ничего, — ответил Клеменс. — Спи.
Глаза женщины закрылись.
Он сидел еще несколько минут, внимательно прислушиваясь. Но в туннеле вновь стало тихо. Тогда Клеменс лег и попытался заснуть. Бесполезно. С голосом или без него, Хаксли уже не шла из головы. Женщина осталась там и, возможно, заблудилась. Ей страшно. Она ведь просила остаться. Смотрела умоляющим взглядом.
Промучившись полчаса без сна, Клеменс вздохнул и поднялся. В совесть он не верил. Но голос не давал ему покоя. Проклятье! Приведи ее. И тогда можно рассчитывать на ее благодарность.
Клеменс встал и на цыпочках вышел из оранжевого круга. Нет смысла никого будить. Утром он вернется и притащит Хаксли. Еще один бунтарь в его коллекции.
Направляясь к туннелю, Клеменс вдруг представил, что его проглатывает гигантская глотка, и едва не вернулся за обрезом. Но колени у него подгибались и без дополнительного груза. Кроме того, последние шесть тысяч миль они не встречали живых существ крупнее лобстера. «Сатана мертв. Да здравствует… что-нибудь».
Он спускался по туннелю. Грохот водопада усиливался.
Хаксли ждала прямо у входа в туннель. В луче фонаря Клеменса возникло ее лицо с выпученными глазами. Вид у нее был какой-то удивленный.
