Черные зубы - Хоу Кассандра

Уж если глумиться над историческим памятником, то по-крупному.

— С сыром все вкуснее. Налетайте. Давайте просто макать все мясо в сыр. Замутим фондю. У меня тут шесть видов сыра. Крафтовая хрень. Вы, ребята, ведь способны оценить безбожно дорогое скисшее молоко, верно? — Лин потряс пластиковым пакетом, набитым чем-то трапециевидным.

Филлип, скрестив ноги, сидел напротив.

— Кошка!

Лин вскочил, гибкий, текучий, как вода. Паркур, как он сообщал мне в умопомрачительно жизнерадостных мейлах, стал его новой религией. Это не случайно, уверял Лин. Боевые искусства определяли его прошлое. Фриран будет править его будущим. И если Лин был единственным, кто улавливал смысл этого умопостроения, вины самого Лина в том не было. Он обогнал свое время, обогнал моду, обогнал нас: у него были работа на Уол-стрит, жена с Уоллл-стрит и купленный в кредит особняк с садиком на барочном балкончике.

— Лин!

— Кошка!

Но это все равно был мой Лин, и когда он притиснул меня к своей груди, я, ни капли не удивившись, поняла, что и я тоже по-прежнему его Кошка. Я пробормотала ему в плечо его былое прозвище, обняла его, втянула ноздрями его запах. Лин пах межконтинентальным перелетом — пóтом, пробивающимся из-под корки дезодоранта, чуть сбрызнутым туалетной водой.

Он отпустил меня и тут же приобнял за плечо. Усталость его выдавали лишь синеватые тени, залегшие под глазами.

— Фаиз еще в другой комнате? — спросила Талия.

Мы повернулись, вновь отложив, спрятав с глаз долой шесть лет сложных отношений, и все ради стыдливой невесты. Талия возвышалась над нами с улыбкой, натянутой, как полицейская оградительная лента, помада капризно выделялась на смуглой коже. Из дорожного платья Талия переоделась в юкату^[12], безупречно подогнанную по фигуре, на просторах темно-синей ткани сгорали в огне белые мотыльки. Когда она бросила взгляд на мое лицо, ее улыбка померкла — и совсем пропала, когда Талия заметила Лина.

— Кто в другой комнате? — спросил Лин.

— Он был твоим шафером на свадьбе.

— Да у меня было человек шестнадцать шаферов. Не могу же я их всех помнить. Это же мероприятие было, в конце концов.

— Ты заставил его лететь в Исландию. — Губы Талии сжались в тонкую линию.

Лин крепче обхватил мое плечо:

— Я всех заставил лететь в Исландию.

— Ты здесь находишься из-за Фаиза. Мы женимся! Ты поэтому сюда и приехал!

— Ах, вот оно как. — Лин украдкой взглянул на меня и ухмыльнулся. — Я-то думал, я сюда летел просто с Кошкой увидеться.

Я застыла столбом, ожидая, когда Талия это заметит и губы ее нальются состраданием. А Лин, счастливый обладатель чистопородной жены и безупречной жизни, до сих пор пребывающий в ослеплении от вечерних огней Манхэттена, ничего не заметил.

— Мы хотели сделать ему сюрприз, когда он только выйдет из машины. — Талия, не теряя надежды, переключилась на Филлипа. — Мы хотели что-то сделать для вас, ребята. В том смысле, что это полное безумие с вашей стороны — устроить нам японские каникулы. Даже еще и с полетом первым классом.

Я перебила:

— Технически это Филлип…

— Да-да. Богатый мальчик взял на себя бремя расходов. Но вы же все помогали, все старались изо всех сил. И это очень много значит для меня. Для нас. Вы даже не представляете. — Лицо Талии смягчилось — превосходная актерская игра. Она приложила руку к сердцу. — И вот мы решили сделать для вас кое-­что. Вот только Фаиз пропускает свой выход.

В груди у Талии помещалась целая энциклопедия вздохов, страдальческих «ах» и «ох» со своими тонкими нюансами и уникальной этимологией. Она провела рукой по волосам, вздохнула в третий раз, в четвертый. Дальше я потеряла счет. Взгляд Талии уткнулся в меня, в изгибе ее подведенных бровей сквозило обвинение. «Это ты виновата», — было написано на ее мрачном лице. Обжалованию приговор не подлежал.

— Я здесь! Извините!

Донесшийся из-за сёдзи голос Фаиза был мгновенно заглушен пронзительным визгом расщепляющегося дерева, рвущихся изъеденных червями волокон. Перегородка справа от нас дрогнула и рухнула. Без помпы. Без ущерба архитектуре здания. Даже облако серой пыли не поднялось в воздух. Коснувшись пола, перегородка лишь издала громкий шлепок, похожий на звук, раздающийся в момент встречи ладони со щекой.

Мы замерли, как перепуганные зайцы.

— Черт! — сказал Фаиз.

Морок прогнал Лин. Он разразился беспечным лающим смехом. И этого оказалось достаточно. Мы пришли в себя и с наслаждением погрузились в болтовню, как в бассейн с успокоительным.

Фаиз стоял, улыбаясь нам поверх учиненного им погрома, — без малого шесть футов стыда и горького раскаяния. В руках он бережно держал стопку плоских прямоугольных коробочек, обернутых золотой фольгой. Каждому из нас он отвесил поклон:

— Извините.

На сей раз мы рассмеялись хором, словно опьяненные тем, что остались в живых. Филлип поднялся, подошел к Фаизу и ткнул его в плечо так сильно, что Фаиз выронил свою ношу. Украшенные блестками и ленточками подарки полетели на пол. Но Филлип непринужденно подхватил их на лету — одной рукой, без малейших усилий: чемпион пришел на помощь лузеру.

— Вот так, — с излишней веселостью шепнул Лин, — и появляются на свет суперзлодеи.

Еда оказалась столь же прекрасна, как исходивший от нее запах; в этом декадентском разнообразии восхитительно было все, вплоть до бульона. Отвар из зелени, мяса и костного мозга обладал таким потрясающим вкусом умами^[13], что оторваться было практически невозможно, но мы все же смогли, потому что было много всего прочего. Мы ели, пока наши животы не раздулись, а опьянение не начало спадать. Лин то и дело уговаривал нас попробовать сыры и нарезал данаблю и камамбер с халапеньо любому, кто проявлял хоть малейшую видимость интереса. Остатки он пустил на запеканку по-гонконгски: расплавленным маскарпоне полил свинину, рис и горьковато-сладкие грибы шиитаке. Что же, мы слопали и это.

Комната уже была завалена оберточной бумагой. Фаиз и Талия купили нам подарки — статуэтки из темно-зеленого, как вода древнего озера, нефрита. Все одинаковые — женская фигура со склоненной головой, будто охваченная священной скорбью. Очертания ее ног растворялись в недостроенной колонне: ее замуровывали заживо ради исполнения надежд ее господина, ради того, чтобы его поместье стояло долго.

Хитобасира.

Мой неугомонный палец поглаживал щеку доставшегося мне изваяния. На лице женщины не было ни глаз, ни рта, она не могла ни видеть, ни кричать. Где Талия и Фаиз достали эти статуэтки? — задумалась я. Предполагалось, что это поездка-сюрприз. Талия знала заранее? Неужели Филлип, наш золотой мальчик, наша провинциальная звезда, великолепный Филлип, которому не могла отказать ни одна женщина, пошептался с ней перед путешествием?

— Давайте сыграем в игру, — промурлыкала Талия, полуприкрыв томные от коварства глаза, делая Фаизу знак согнутым пальцем.

Тот поднялся и стал обходить фонари, гася их один за другим. Наши тени выросли до потолка.

— Она называется Хяку моногатари кайданкай.

— Чего-чего? — спросил Лин.

— Хяку моногатари кайданкай, — повторила Талия медленнее и четче. Потом посмотрела на меня — пристально, настойчивым взглядом привлекая мое внимание. — Собрание ста историй о привидениях. Кажется, так.

— Или историй о сверхъестественном, — сказал Фаиз.

— В древние времена самураи придумали эту салонную игру, чтобы выяснять, кто из них самый храбрый. В комнате зажигали сто свечей. Каждый самурай рассказывал историю о привидениях, а закончив, гасил одну свечу, и выигрывал тот, кто выдерживал это испытание, не поведя и бровью.

— И выйти в туалет тоже было нельзя? — уточнил Лин.

— Ну разумеется, — ответил Фаиз.

— Так и в чем же смысл всего этого ритуала? — спросил Лин.

Талия тоже встала и стала обходить комнату по траектории, противоположной той, что выбрал ее жених. Она гасила отмечавшие ее путь фонари, и тень ее становилась все длиннее.