Ли Майерс - BRONZA
– Если не хочешь, чтобы на твои крики сбежалась прислуга, посмотреть на заслуженное тобой наказание, открой рот! – приказал Генрих и затолкал ему в рот салфетку.
Устроив допрос с пристрастием, Генрих вырвал у него имена всех, с кем он встречался за это время. И за каждого, даже с кем просто целовался, Герхард получил ощутимый удар хлыстом по мягкому месту. В покорной позе животного, вздрагивая от каждого удара, он жевал салфетку, проливая слезы заслуженного унижения.
– Маленькая шлюшка. Посмотришь еще хоть раз в другую сторону, и я оторву тебе голову! – пообещал ему Генрих.
Он взял его грубо. Не интересуясь его желанием или нежеланием. Он сделал ему больно. Но причиняемая боль, смешиваясь с собственным раскаянием и сожалением, неожиданно превратилась для Герхарда в незабываемое наслаждение. Принимая от Генриха все, что тот давал ему и, отдавая всего себя без остатка, в конце он уже бился в пароксизме нескончаемого экстаза, почти теряя сознание. А после плакал долго и искренне, но Генриху не пришлось увидеть его настоящих слез, тот принимал в это время душ.
У его божества появилась новая привычка – курить в постели. Подложив под спину подушки, Генрих задумчиво стряхивал пепел в пепельницу, что держал у себя на животе, а он ластился к нему провинившейся собачонкой. Целуя его руку. Запястье. Прохладную ладонь. Покусывая и облизывая каждый палец.
– Какой жадный мальчик, – рассмеявшись, Генрих отобрал у него свою руку. – Вижу, тебе понравилось наказание. Не повторить ли мне экзекуцию? – спросил он и вдруг схватил Герхарда за волосы, запрокинул голову с такой силой, что захрустели шейные позвонки. Заглянул в глаза. В самую глубину сердца.
– Запомни, ты принадлежишь мне! Я тебе – нет!
О, он хорошо выучил этот урок! Может, поэтому они до сих пор вместе. Он всегда чувствовал, когда в жизни Генриха появлялся кто-то другой, но терпеливо ждал, не смея упрекнуть даже взглядом. И Генрих возвращался. Всегда возвращался…
Выбравшись из остывшей воды, Герхард быстро вытерся, надел пижаму. Завтра придется рано вставать. Нужно успеть выполнить поручение до обеда. Его божество останется довольным!20 глава
Стоило негромко хлопнуть двери, и сердце тут же откликнулось испуганным «ту-дум». Марк проснулся. Хотел снова рявкнуть свое гневное «Убирайся!», но на этот раз они были в комнате не одни, а хамить Оуэну в присутствии постороннего он постеснялся.
Высокий чопорный старик в темном костюме-тройке. Белоснежный, жестко накрахмаленный воротничок подпирает острый подбородок. На руках белые перчатки. И выражение невозмутимого спокойствия на худом лице. Поймав его взгляд, старик в ответ поклонился с таким глубоким почтением, что брови Марка удивленно поползли вверх. Можно подумать, он не валялся тут в постели, привязанный за руки к спинке кровати, а сидел на троне с короной на голове.
– Он – англичанин! – рассмеялся его недоумению Оуэн. – Позволь, я представлю тебе моего дворецкого. Это…
– Берримор, что ли? – буркнул Марк, вспомнив «Собаку Баскервилей» сэра Конан Дойла.
– Нет, Оливер. Но раз ты шутишь… – Оуэн присел на кровать, – значит, больше не сердишься на меня?
Марк возмущенно подпрыгнул.
– Не сержусь?! Да я ненавижу тебя! Понятно? Ненавижу! – он сжал кулаки. – Вот только развяжешь… Убью!
Дворецкий со вздохом возвел глаза к потолку. «Негодный ребенок! Для такого и розги не жалко… А на месте хозяина… не пожалел бы и две…» – он сделал вид, что ничего не слышал.
– Кстати, насчет связанных рук… – весело заметил Оуэн. Его позабавили угрозы брата. – Сейчас Оли поможет мне развязать тебя, и мы пойдем ужинать. Мой повар просто из кожи вон лез, чтобы приготовить для тебя нечто восхитительное… Надеюсь, от десерта ты не откажешься? – спросил он с улыбкой.
При слове «десерт» Марк проглотил голодную слюну, но заметив эту хитрую, прямо таки дьявольскую улыбочку на его лице, подозрительно сощурился.
– Я могу поесть и здесь… – начал он.
– А я предпочитаю ужинать за столом! – отрезал Оуэн.
«Он предпочитает… Тоже мне, фон-барон какой выискался… Они, видите ли, предпочитают…» – ворчал про себя Марк, пока его развязывали.
– А в туалет я могу сходить… или на этот счет ты тоже что-то предпочитаешь? – глянул он с вызовом, растирая покрасневшие от веревок запястья.
Ласковое выражение, тут же появившееся на лице Оуэна, пока ни о чем ему не говорило.
– Разумеется, ты можешь сходить в туалет, – разрешил тот. Мягко качнувшись в его сторону, взял за руку. – Я провожу тебя.
– Вместе с тобой?! В ванную! Да ни за что! – Марк выдернул руку.
– Почему? – невинно полюбопытствовал Оуэн.
– Ты будешь подглядывать! – брякнул Марк первое, что пришло ему в голову.
Оуэн весело расхохотался.
– О, сколько церемонностей! Хорошо, пойдешь с ним, – кивнул в сторону дворецкого. – Ему можно подглядывать, он – слуга!
Подозрительно щурясь теперь уже на дворецкого, Марк медлил на пороге. Не выдержав, Оуэн слегка пнул его коленом под зад.
– Иди уже. А то описаешься!
Надув от возмущения щеки, Марк исчез за дверью. Оуэн повернулся к слуге, глаза его искрились смешинками.
– Оли, будь добр, проследи, чтобы это маленькое чудовище не поскользнулось там на чем-нибудь и не разбило мне унитаз своей глупой головой! Ха-ха-ха!
– Я все слышу! Еще кто тут чудовище?! – донеслось из ванной.
Кивнув, дворецкий тоже исчез за дверью. Разумеется, хозяин шутил, но он уже понял, что за этого невоспитанного ребенка, в случае чего, придется отвечать своей головой.
«Это что… шутка такая, да? Какого черта! Монсеньор что, проглотил морского ежа? Засунуть меня в такое тело…» Прижавшись носом к зеркалу, Марк пытался за угольной чернотой этих глаз (так, что и зрачка не отличить) разглядеть свои собственные глаза. От острого желания содрать с себя это тело, будто чужое ему и совсем ненужное платье, под кожей возник неприятный зуд. «Хорошо хоть не улыбаюсь, как гуимплен… Но все равно, почти квазимодо… – подумал он с досадой, с каждой минутой расстраиваясь все больше. У отражения в зеркале, дрогнув, обиженно опустились уголки губ. – Вот, наверное, Ивама злорадствует… Сам-то, сволочь, красивый…»
Марк смотрел на свои пальцы, все в заусенцах, с обкусанными ногтями. На исчерченные тонкими шрамами запястья. Естественно, он не помнил, чтобы вскрывал себе вены, но многочисленные белесые шрамы на руках говорили сами за себя. «Чем, черт возьми, я занимался? И чем, черт возьми, занят Монсеньор? Как он мог допустить такое?! И вообще…»
Легким покашливанием дворецкий напомнил о себе.
– Пойдемте, юноша… Нехорошо заставлять себя ждать… Да и ужин остывает. Господину это может не понравиться…
