Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле
«Странно, что вы знаете мое имя. Я не представлялся еще», – шепнул утомленный гость.
«Шугочка, да ты не понял… Ты только прости меня, прости глупую, молю прости. Ослабь мои скитания!», – и старуха ухватила себя за горло и, все более вдаваясь в раздраженье, на глазах уменьшалась в размерах.
Гость ошеломленно всмотрелся в корешок книжки, зачитав на нем: «Преступление и наказание», и с недопониманием продолжил: «Простить? Да за что же? За что простить, я вас совершенно не знаю».
Старуха испуганно ухватилась за пряди своих седых недлинных волос, словно боялась, что гость обернется к входу, и с ревом залепетала, проясняя каждое слово: «Пусто здесь все пусто, всем тем деньгам, что я на балконе своем замуровала! Что ж ты, не видишь? Не ощущаешь? Что мытарь я! Мытарь уже давно, нет меня. Нет мне царства, прости меня. Прости меня! Молю! Прости меня!»
Сказки спутались. Высохли летние бледные бабочки между нотных страниц. Все витрины снов его гласили «молю», – он резко очнулся, прощаясь со своим сновидением, очевидно, припомнив состаренное обстоятельство. Это было юное лето. Шуга двигался по Арбату, заметив седую худощавую старуху, та все что-то успешно предлагала прохожим, и новый юнец остановился с наивным для себя любопытством.
Впоследствии приобретенные у нее на последние деньги новые брюки оказались с секретом, так как обновку примерить, увы, было нельзя, разве что к себе приложить. Брюки были распороты по швам и двумя половинками распроданы в совершенно разные руки. Он вспомнил все детально и, желая отвернуть память еще лежа в постели, смело перевернулся на отдохнувший бок.
Свидетель
– Мне, пожалуйста, зеленый чай «Халат на голое тело», два грамма шоколадной крошки и ложечку мятного джема, – похихикал, гнусавя, зажженный Пятнышко, растирая малюсенькую ладошку, еще не отпуская официанта. – А вы что предпочитаете после встречи с демонами? – внезапно обратился он к излишне напряженному собеседнику.
– Как всегда… Водка и кубик темного сахара.
– Все сладости. А о чем говорят в Париже? – поддерживал нечистый, постукивая указательным пальцем, будто заело, и в полутемном салоне растопленным ирисом ударил экспрессией блюз.
– Я никогда там не был, – сухо промолвил гость, осушая мигом принесенную ему водку.
– Надо же, такой богатенький и в Париже не был. Наверное, все удивительное есть странное. А где же вы были все это время? Мы вас искали. Возможно, город Копер глядел в вас?
– Нет. Все это время я жил на улице Заразная в Новых глубинах, – поэтично выдыхая, откровенничал гость, применяя принесенный ему табак.
– Что вы говорите! Жилье в Дубаи – это так дорого, – залепетало Пятнышко, заламывая пальчики. – У них есть то, что мы оттуда снизу – сюда наверх толкаем.
Гость глядел ему в самую глубь, тот еще в самый первый момент их нарисованной встречи был для него бесплоден на разговор, невероятно скучен и по обыкновению прост. Он принимал эти обстоятельства встречи как неистребимую данность, как что-то что нужно однажды пережить и остаться таким же, как был до этой противной минуты.
– А если не секрет, друг мой, очень дорого обошлось или очень-очень дорого?
– Что обошлось?
– Ваш дом! – дивился Пятнышко. – Вы не подумайте плохо, просто я имею мечты и иногда неприлично изъясняюсь.
– Мой дом достался мне бесплатно, так как тот, кто жил в нем до меня, заплатил за него трехкратную цену.
– Безумец! Разве так поступают успешные люди? Заплатить трехкратную цену – это же выше всяких сил! И где же сумасшедшие ведутся?
– В деревне. В исчезающей русской деревне.
– Да у них нет денег! Голод, холод, скука, лень. Чем же он заплатил? Старыми рейтузами? – вальсировал Пятнышко, помогая себе конклюдентно.
– Временем, свободой, сердцем – вот чем он уплатил. Это все дальше, чем Копер отсюда, и дороже того, что вы так усердно толкаете снизу.
– Ну, не гневайтесь вы так на нас, главное, что дела ваши хорошо идут. Во как! Ведерочко картошечки в уголке с вечера, и морковка своя.
– Скажите, друг мой, – перевел внезапно гость, цитируя тон сигары. – Чтобы вы немедля исчезли, мне нужно прочесть «Отче наш» или достаточно сполоснуть святой водой?
– Вполне обойдемся чихом, но я сейчас перевяжу вам вашу носоглотку, и вы этого никак не сделаете.
– Смотрите, Пятнышко, как бы ваше запястье после не треснуло.
– А что? Давайте проведем эксперимент. Чей покровитель скорее откликнется, ваш Бог или мой Дьявол?
– Как удобно, теперь я спрошу вас о цене. Что вы отдаете, когда он выручает?
– Не понимаю, – нахмуренно приостановилось Пятнышко.
Гость плавно наклонился к собеседнику, заглянув намного глубже его дна и, поясняя, продолжил: – Цена вызова. Как вы думаете, чем вы сейчас заплатите, обращаясь к нему за помощью? И верите ли вы в то, что деньги есть окончательная уплата всему?
– Нет, конечно! Да, то есть да! – замахнувшись ладошкой, лебезил Пятнышко, ударяясь в плутовство. – Официант, еще водки для гостя! Нет, ну конечно, я так не знаю, все решается индивидуально, возможны прецеденты, вот у меня есть дисконт и клубная карта.
– Значит, вы и не подозреваете, что деньги есть чистая формальность, что цена никому не известна до поры. Что долги оглашают уже после…
– Хотите знать, что думаю я – станьте мной. Это несложно, – уходил вопреки нечистый, повторяя попытку сближения. – А что вы мне про небеса, да небеса… Мы вам здесь, друг мой, компанию набрали. Весьма душевную. Все, можно сказать, свои, общаться одно удовольствие. Не призрите на нас, поделитесь собой. Куда ж вам теперь деваться, раз вы свидетель, выручайте.
Гость указал на свой лоб и, знакомо покосившись для окружающих, захотел рассказать всем своим телом, что совершенен в своих незнаниях:
– Вы предлагаете мне что-то поддержать?
– Ах, Шуга, ну какой же ты редактор? Разве ты умеешь им быть? Ты погибший режиссер! Подстреленная рок-звезда! Вот это верно, я всегда говорил: Шера! Манера! Да он гений! Он целитель душ! Да на что нам его ломать, экспериментировать над ним, мы этим своим ядом из него только старца сделаем. Господу поможем, чтоб его. И что нам с этих дел-клубочков? Он еще ближе к распятому, как размудреется, зараза, и нас всех своей особенностью обратно вытолкает. А Москва, друг мой, такая красивая, такая резиновая, все шестьсот шестьдесят шесть удовольствий… вий… вий… вий… черт его прет погостить, вот на мне пуговица неверно застегнута, паразит лохматый уже на билет наскреб, – раздраженно отвлекаясь, пусто сердилось Пятнышко.
– Я не снимаю кино, это очень дорого, и все мои песни дальше моей головы не слышны. Это все святые параллели, с которыми я когда-то столкнулся.
