Клювы - Кабир Максим

— Ах ты, чертов идиот! Мама или папа, говоришь? Это очень просто. Я выбираю папу. — Он перестал смеяться и посмотрел на Германа испепеляющим взглядом. — Мой отец умер, когда мне было три года, козел.

На следующий день Дима позвонил домой. Голос мамы звучал подавленно.

— Ты что, плакала? — напрягся Дима. — Что произошло?

— Да так. Умер один близкий мне человек.

Сердце Димы бешено колотилось. Катя, лежащая на постели рядом, погладила его по руке, но он отдернулся и выбежал в коридор.

— Кто?

— Ты не знал его, — печально ответила мать.

…На факультете философии не числился ни один студент с именем Герман. Зато такой студент сидел на лавочке возле университета. Грязные волосы, прыщи, ветхая футболка с надписью The Cure.

Дима без слов заехал ему в живот. Герман переломился пополам и закашлял.

— Кто ты такой? — Дима наклонился к Герману так близко, что видел серную пробку в его ухе.

— Важно, кто ты, — ответил Герман, тяжело дыша. Страха в его голосе не было. И это не на шутку испугало Диму.

— Я хочу, чтобы эта встреча стала для нас последней. Если я еще раз тебя увижу…

— Не увидишь. — Герман расправил плечи и убрал с глаз грязную прядь. — Ты сделаешь последний выбор, и игра закончится. Я уйду.

Кулак Бахтина врезался философу в скулу, отбросив его на спинку лавочки. Слюна брызнула изо рта, несколько прыщей лопнуло. По бугристой коже потек розовый гной. Герман смиренно улыбнулся.

— Умрут оба, — напомнил он.

Замахнувшийся было Бахтин опустил руку. В памяти всплыли слова матери, когда она призналась ему во всем: «Люди говорят, он болел. И я вроде бы помню, что он действительно болел, а вроде бы и не помню. Как будто память затолкали в мой мозг насильно».

Герман улыбался.

— Кто? — хрипло спросил Дима.

— Ты. Или твоя Катя.

Дима сжал кулаки. Ногти впились в ладони.

— Нет, нет, — повторял он, — не Катя.

— Прости… — участливо вздохнул Герман.

— Другой выбор… — прошептал Дима.

— Что?

— Ты сказал, выбор есть всегда. Я хочу выбрать другой выбор.

Герман хмыкнул, почесал кончик носа.

— Естественно, — кивнул он. — Эта возможность указана в Книге Альтернатив. Пункт три. Удаление кандидата. — Бахтин возликовал. Так ликуют люди, обманувшие смерть. — Какой из кандидатов не будет участвовать в выборе?

— Катя.

— Уверен? Насколько я знаю, вы встречались шесть месяцев. Не так много, чтобы применять третий пункт.

— Ты сам сказал: неважно почему. Я делаю выбор.

— Конечно, конечно, — улыбнулся Герман. — Катя выходит из игры.

Бахтин подозрительно прищурился:

— Что теперь, хитрый ублюдок? Заменишь ее моей мамой, да?

Герман даже обиделся, услышав такое предположение:

— Что ты! Никакой замены не предусмотрено.

— То есть?

— То есть кандидат номер два выбыл из игры. Ты — единственный кандидат.

Мир закружился перед глазами. Дима сел на скамейку.

— Я умру?

— Конечно.

— А как же выбор?

— Вы сможете его сделать.

Герман поднялся и положил ладонь на плечо Бахтина:

— Вы смертельно больны. И уже давно. От чего вы умираете? От СПИДа или от рака? Учтите, со СПИДом вы сможете протянуть достаточно долго. С раком ваши сроки сокращены до минимума.

Герман прикрыл веки, вспоминая Катю. Он никогда не выбрал бы ее. И никого другого — если бы он только знал, что это не шутка.

— Рак, — сказал он пересохшим ртом.

— Выбор сделан. — Герман поклонился. — Спасибо, было приятно поработать с вами.

Дима хотел послать философа куда подальше, но не нашел в голове нужных слов. Вместо слов и образов там были лишь расплывающиеся оранжевые пятна. Дима коснулся своей лысой головы. Волосы его выпали еще полгода назад, после курса химиотерапии. Он сидел на лавочке, трогая череп, провожая взором худого длинноволосого парня.

На ступеньках университета ждала кого-то беременная девушка.

— Можно мне отвлечь вас на секунду?

На этом заканчивался рассказ. Маринка целовала его в губы («Да ты — талант!»), мама безразлично хмыкала, глава жюри поднимался на сцену с призом.

«Где сейчас Маринка, где тот бородатый писатель, где моя мать?»

«Выбор…» — прошептал Корней. Слово отдавало кровью — благородной, но кровью.

За окнами темнело.

Работник издательства выполнял обязанности некоего карающего существа, выбирая между собственной жизнью и жизнью всех остальных.

Глядя в потолок, он принял решение.

6.5

Переднее колесо выписывало восьмерки, норовя сбросить наездника в кювет. Филип крутил педали, привстав, вцепившись в прорезиненный руль. Ветер обдувал волосы. Зеркало усеяли мушиные точки и сколы, потемневшая амальгама обманывала зрение, населяя пройденный путь шустрыми тенями. Мерещилось, что над разделительной линией скользит в вихре огненных кудрей мертвячка, отдаленно похожая на Яну.

Ветер таскал деревья за гривы, приносил морось. Облака эмигрировали в Польшу. Солнце клонилось к горизонту, золотя пасторальный пейзаж.

Филип ехал на северо-запад. Искал автомобиль.

Мысль, что в его отсутствие дачу навестят ракшасы, сверлила мозг. Оксана и Камила спали беспробудным сном, две куколки в коконах залатанных одеял.

Бог весть, что им снилось.

«В одиннадцать, — сказала тварь, — Солнечный Король придет к маятнику».

Молодой Филип потешался над королями и называл себя анархистом.

…Закат насыщал красным окна фермерских домов. Они выглядели покинутыми. Филип притормозил у ворот, открытых створками наружу. Что там сверкнуло за забором?

Велосипед утонул в сорняке.

Филип снял с плеча автомат. Пришлось переломить себя, нарушить давнюю клятву. Взять в руки оружие.

«Я никого не убью», — твердил Филип, протискиваясь между створками.

Наметанный глаз не подвел его: у гаража стоял черный «Додж». Дверцы открыты настежь. Поразительное везение.

Филип решил, что водитель собирался уезжать, но что-то поманило его обратно в дом, и потребность в транспорте отпала.

Забрал ли он с собой ключи?

Филип зашагал через двор. По лужайке рыскал, шурша, полиэтиленовый пакет. Тени увеличивались, льнули к ногам. Из приземистой постройки сбоку доносился тоскливый коровий хор. Голодное мычание буренок.

Он обратился с молитвой к апостолу Иуде. Удивляться тому, как быстро религиозность проникла в жизнь, не было времени.

Что-то заскрежетало — Филип обернулся на звук.

Из окна второго этажа вылезал подросток. Шапка соломенных волос, пижамные штаны. Он скатился по козырьку над крыльцом, как по детской горке. Кувыркнулся и встал.

Второй мальчишка (брат, понял Филип) вышел из гаража. Он волочил за собой здоровенную тракторную цепь. Звенья дребезжали о плитку.

Филип водил стволом по ковыляющим к нему ракшасам.

Третий мальчишка, такой же светловолосый, как братья, выбрался из-за угла. Монтировка рисовала в воздухе зигзаги. У Филипа запершило в горле. Сжался мочевой пузырь.

Мальчики охраняли ферму и, наверное, трупы своих родителей. Они не были рады появлению чужака.

— Стоять! — Филип тряхнул автоматом.

Вялые лица не ведали страха. Пустые глаза пугали.

Филип сделал три одиночных выстрела — он целился в землю. Отдача пихнула прикладом в ребра. Пули состригли желтые головки рудбекии. Прятавшийся в гараже подросток ответил лязганьем металла: цепь замелькала, разгоняясь. Он вращал ею над головой — свист пропеллера отзывался в животе ноющей болью. Соприкоснись звенья с телом, застряли бы в мясе.

Ракшасы наступали. В рожке оставалось четыре патрона.