Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане
— Да, — ответил он странным, совершенно нечеловеческим голосом. — Почти.
Он ангел… Почти — потому что скромный. Потому что не хочет меня пугать шокирующими знаниями потустороннего. Потому что добр и нежен. Я избранная и мы улетаем в рай.
Я прижалась плотнее к его холодной груди и обвила его за шею ручонкой. Алёша поднял над головой руку и, приседая на одно колено, взглянул вверх. О, да, мы оторвёмся от пола, словно ракета и пробьём потолок, что отгораживает нас от истинной сущности мира! Мы вырвемся в запредельность!
Или нет? Или это и не потолок вовсе? Смотрите, смотрите: там пунцовая глубина, там свиваются в узоры разноцветные тени, там коридор в зазеркалье! Три, два, один…
Хватка алёшиных рук вдруг ослабла, а голова лихорадочно дёрнулась. Глаза расширились — они совсем близко от меня, я могу поцеловать их или облизать — и сквозь всполохи огня в них заструились чёрные тени. Он вроде бы издал хрип или что-то похожее на него. До меня внезапно дошло, что всему этому предшествовал странный звук — будто злой и сосредоточенный мясник принялся свежевать тушу и нанёс первый удар по самому проблемному месту, где одни кости и минимум мяса.
Тут же я и мясника разглядела.
Серёжа!
Он стоял за спиной моего тёмного ангела и нервными рывками пытался вытащить застрявший в алёшином черепе топорёнок. После очередной попытки это удалось — лезвие освободилось из сдавленного плена костей и было награждено выплеском тёмно-густой жидкости, она торопливо вырвалась вслед за ним из раны.
Сноп животной ярости пронзил меня от кончиков пальцев ног до спутанных волос — я даже завизжала от возбуждения и восторга.
— Мочи его, мочи! — раздался мой вопль, и я сама не сразу осознала, что кричу именно эти слова.
Правильные слова. Единственно возможные. Потому что ничего другого я не желала так страстно в то мгновение, как смерти и уничтожения этому пугающему крылатому существу.
— Убей его скорее! — снова завизжала я, и буквально мгновением позже Серёжа опустил топор на голову демона — кто же ещё мог придти за мной? — во второй раз.
Удар оказался хорош — топорёнок вошёл в череп на приличную глубину, крылатый Алёша передёрнулся судорогой и выронил меня из рук. Я скатилась на пол, почти под кровать. Боли не чувствовала.
Серёжа рос в мастерстве прямо на глазах — на этот раз лезвие вышло из черепа буквально при первом же усилии, и цыганёнок нанёс вслед за этим ещё с пяток ударов.
— Лучше вообще отрубить! — расслышала я его невольный возглас и, торопливо выбравшись из-под кровати, отползла к противоположной стене, чтобы не мешать завершению экзекуции.
Шея у Алёши плотная, жилистая — с ней цыгану пришлось повозиться. Вроде бы всё, сделано дело — ан нет, какая-то венка никак не хочет отрываться. Но Серёжа терпелив, разделался с ней основательно. Чтобы ничего не срослось.
Голову он пинком откатил к платяному шкафу. Та ударилась об дверцу — она скрипнула, сколько лет уже шкафу этому! — и замерла. Крылатое тело демона лежало без движения. Кровь из раны почти не сочилась.
Я чувствовала себя безмерно счастливой. Освобождённой от великого ужаса. Даже плакать хотелось.
НЕ ЗАБУДУ ТЕБЯ, СЕРЁЖА!
Сергей торопливо вырыл в саду яму и в предутреннюю рань, когда небо стремительно светлело, а птицы одна за другой пробуждались от ночного отдыха, мы дотащили тело Алёши до последнего его пристанища. За отрубленной головой цыгану пришлось сходить ещё раз.
— Надо же, всё не исчезают крылья, — заметил он, вернувшись. — А мне чё-то казалось, что они расплавятся.
Голова полетела в яму вслед за телом. Мне очень не хотелось, чтобы мёртвый Алёша успел одарить меня последним взглядом потухших и наверняка отчаянно страшных глаз, и к моей радости голова замерла лицом вниз, на животе. Уфф, здорово! Я всё же счастливая!
Мы наскоро закидали неглубокую могилу землёй. Я ещё и засохших сучьев сверху положила. Дай бог, черви с личинками сделают своё дело и уничтожат все останки.
Да, и в сад больше — ни ногой!
— Вот они! — встретили нас радостным окликом четверо солдат, толпившихся на крыльце и, судя по всему уже побывавших в избе. — Если Магомет не идёт к горе, то… — упиваясь собственным остроумием, заметил один из них.
— Влюблённая парочка… — ляпнул другой.
И он же пояснил товарищам:
— Ни свет, ни заря — а они уже за утехами в сад.
— Правильно майор говорил — рано утром его надо брать, — добавил третий.
— Точно! — воскликнул четвёртый.
Милые они — честно. И вообще нравятся мне мужчины в униформе.
— В чём дело, ребята? — попыталась я им улыбнуться. Вполне получилось — мастерство не пропьёшь.
— Сергей Васильев? — вместо ответа обратился к цыгану один из них, с жиденькими ребячьими усиками.
— Угу, — миролюбиво и без малого обречённо отозвался Серёжа. — Я всего лишь защищался. Я должен был. Видели бы вы, какие у него крылья за спиной раскры…
Я ущипнула его за руку и поспешила шепнуть, наклонившись к уху:
— Они не в курсе. Не по этому поводу.
— Это вы следователю будете объяснять, — сурово высказал цыганёнку советский солдат. — Вы задержаны за беспорядки. Отойдите в сторону, девушка!
Они оттеснили меня и взяли Серёжу в кольцо.
— Ну дайте я хоть вещи ему соберу! — попросила я. — Еду.
— Не положено! — последовал ответ. — Все передачи потом.
Один из них несильно ткнул цыганёнка в плечо. Процессия двинулась. Серёжа обернулся на ходу и одарил меня самым прекрасным из виденных мной мужских взглядов. За целую жизнь. В нём соревновались внутреннее достоинство и безмерная забота обо мне, остающейся одной, слабой, беззащитной.
— Не забуду тебя, Серёжа! — крикнула я этому прекрасному лицу. — Ждать тебя буду! Ты мой единственный…
Он лишь кивнул в ответ и коротко махнул рукой.
Я глядела ему вслед и чувствовала, как на меня стремительно опускается большое и гулкое отчаяние. Завыть захотелось.
ЧЕЛОВЕК В БИТВЕ СО ВРЕМЕНЕМ
Живу. Дышу. Мыслю.
Вдавлена в непонятную плотность материальных конструкций и отчаянно барахтаюсь, пытаясь осознать своё место в окружающей реальности и уяснить хоть на самую малость правила игры.
Ничего не выходит.
Я обыкновенное ничтожество. Глупое, бестолковое существо. Мне вечно суждено проигрывать. Пришла пора взглянуть в зеркало и признать, что я не то, чем кажусь сама себе. Сочетание болезненной гордыни и никчемной сущности ставит на моей личности однозначный и безапелляционный приговор: к жизни не приспособлена!
