Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане
— От каждого по двое детей, правильно я понимаю? — интересуется как бы походя председатель, заполняя что-то в открытом журнале.
Я киваю.
— Вот молодцы какие! — хвалит он нас. — А в третий раз не планируете замуж? Сейчас и по четырёх мужей берут. Шведские семьи в моде.
Женщины-завистницы бросают в меня короткие, но испепеляющие взгляды.
— Если полюблю — то само собой! — отвечаю я с достоинством, потому что до самых оснований убеждена в непреложном могуществе любви. — Пока вот не встретила ещё одного такого, чтобы можно было безоглядно влюбиться. И двое любовь дарят огромную.
Увядающие завистницы чуть не плачут от ненависти, а председатель профкома снимает очки и, задумчиво глядя в окно, произносит:
— Ах, как вы правы, как правы! Ничего нет в нашей жизни важнее любви…
ТЬМА ЗОВУЩАЯ
Алёша, едва угадываемый, призрачный какой-то, сидел на краешке кровати и, сгорбившись, разглядывал что-то в своих руках. В комнате отчаянно темно: я моргала, щурилась, но никак не могла разглядеть, что же такое покоилось на его ладонях. Ни отблеска луны не заглядывало в окно, ни единой звёздочки. И тишина пугающая.
Но вот он произвёл движение, и по характерному шуршанию я поняла, что перелистнута страницу. Господи, неужели что-то читает в такой тьме!
— Алёш, ты чего не спишь? — шепнула я.
Он недовольно выдохнул через нос и бросил на меня быстрый взгляд. Вот ведь: темнища в избе, а глаза сверкнули будто запалённые электроды!
— Так, — отозвался он глухо.
— Читаешь что ли?
— Угу.
— Разве можно читать в такой темноте? Ни зги не видать.
— Я умею.
Я продолжала разглядывать его и книгу. После очередной перевёрнутой страницы стало ясно, что это не книга, а тетрадь. Общая тетрадь — примерно такая, в которой я писала повесть.
Чёрт, так это она и есть!
— Это моя повесть? — голос почему-то дрожал.
— Да, — так же нехотя отозвался он. — Я уже заканчиваю, не беспокойся.
На меня нахлынула неожиданное волнение.
— Я никому её не показывала, — словно извиняясь, сообщила ему.
— Мне можно.
— Да там всё сумбурно. Она не закончена. Это черновик на самом деле.
— Ничего страшного. Я всё пойму.
Его высокомерие и холодность начинали меня злить. Точнее, продолжали — они выводили меня из себя ещё за ужином.
— Мог бы и разрешения спросить… — буркнула я обиженно.
На это он и вовсе не отозвался, и несколько минут я с нарастающей тревогой наблюдала за тем, как удивительно скоро он листает страницы моей индейской повести. Вот и последняя из них прочитана. В темноте!
Алёша закрыл тетрадь и, чуть вытянувшись вперёд, положил её на стол — тот буквально в метре от кровати.
— Здесь отсутствует самое главное, — повернулся он ко мне, и я смогла убедиться, что горящие алым глаза — это не плод моего сиюминутного воображения, а зловещая реальность его ночной внешности. Чёрт, неужели они и раньше были у него такими? Я не замечала. — Нет понимания сущности Марии Бальтазар. Она — воплощение света или тьмы?
— Ну и вопрос! — удивилась я. — Разве могут быть в современной литературе абсолютно положительные или абсолютно отрицательные персонажи? В каждом должно иметься и добро и зло.
— Это точка зрения посредственностей. Персонажи, как и люди, всегда либо воплощение добра, либо зла. Ты не поняла свою Марию, поэтому она получилась у тебя непроявленной. У читателя обязательно должно возникнуть осознание того, в какую из сфер движется герой произведения. Скорее, возвращается. Все мы выходим из определённых сфер и туда же возвращаемся.
— Ой, да забудь ты про эту повесть! — махнула я рукой. — Она неудачная. Я уже разочаровалась в ней. Глупое бумагомарание. В пятнадцать лет невозможно написать талантливое произведение.
— Возможно. И повесть твоя, поверь мне, ещё может получиться замечательной. Просто тебе надо на время вернуться в одно место… В одну обитель… Сразу после этого ты поймёшь совершенно всё о жизни и о людях. Да и обо всём остальном. Из под твоих рук станут выходить поистине прекрасные, наполненные неподдельным трагизмом и истинной гениальностью произведения. Скажи мне, ты хочешь побывать там?
Я слушала его с недоумением. И ответа не давала. Просто не находила для него слов.
— Ты прости меня, — продолжал, словно смягчившись, огнеокий Алёша, — что я бывал с тобою груб последнее время. Это вовсе не из-за того, что я обиделся или начал относиться к тебе по-другому. Не смей думать, что я осуждаю тебя за смерть отца — этот человек не значил для меня ровным счётом ничего. Просто всё это время я готовился… Готовился совершить с тобой перелёт. Чтобы наполнить твою сущность неугасимым огнём. Выполнить миссию, для которой был создан…
Я опять предпочла помолчать в тряпочку.
— Я присматривался к тебе. Долго и тщательно. Ты уникальный человек, Светлана! Быть может, ты и сама ещё не понимаешь этого, хотя я уверен, что какие-то далёкие отголоски этого понимания уже достигли тебя. Но дело в том, что ты навсегда останешься посредственностью, если не переступишь черту. Если не совершишь поступок, который отделит тебя от других людей. Сделает особенной. Я уверен, что ты готова к нему. Готова отправиться со мной. Я прав?
— Куда? — выдохнула я наконец, испуганная и потерянная, ни на секунду не сомневающаяся в том, что Алёша вовсе не придуривается, что за всеми этими многозначительными фразами стоит нечто мистическое и запредельное.
— За грань реальности! — выдохнул он и поднялся на ноги.
Он был обнажён, красив и грозен. Странное движение произвели его руки — словно освобождаясь от чего-то, сковавшего их за спиной — и тут же сложились крест-накрест на груди. Он склонил голову, и в следующую секунду из-за спины раскрылись два серебристо-тёмных чешуйчатых полотнища.
Крылья! Это настоящие крылья!
Алёша приподнял голову и в очередной раз пронзил меня требовательным взглядом горящих глаз — на этот раз он казался особенно болезненным и угнетающим. Он протянул ко мне ладони и слегка нагнулся, собираясь подхватить на руки. Потерянная, сдавшаяся на милость его пугающему очарованию, я покорно позволила приподнять себя в воздух и даже не думала сопротивляться.
— Ты ангел? — спросила я тихо, пытаясь смириться с бушующим пламенем его взора и всеми невообразимыми событиями, что последуют вслед за этим. В уголочке сознания я даже постаралась убедить себя в том, что совершаю осознанный выбор. Что так нужно. Что по-другому нельзя. Да и убеждать себя не пришлось. Ведь по-другому действительно нельзя, не так ли? Это судьбоносный поворот в жизни и надо через него пройти. Пусть даже потеряв себя и навсегда исчезнув в безвозвратности гулкой тьмы.
