Евгения Микулина - Женщина-VAMP
Но будем откровенны: мне, конечно, не все нравится в ее мире. Прежде всего – то, что я так мало о нем знаю. Меня раздражает таинственность, которой окружает себя эта разветвленная семейка кровососущих. Задаешь им простой вопрос или сложный – задаешь им ЛЮБОЙ вопрос, и они начинают загадочно хмуриться, закатывают глаза, склоняют головы набок и молчат. Или бормочут что-нибудь невразумительное. Их обещаниям нельзя верить. Естественно – они могут обещать смертному все что угодно, выполнять-то это не обязательно. Беседовал бы я с мухой – что, меня бы беспокоило ее моральное состояние, ее любопытство? Стал бы я ей что-то обещать? То-то.
Нет, я не говорю что Марина считает меня мухой. Но мне кажется время от времени, что она воспринимает меня… недостаточно серьезно. Солидности мне не хватает в ее глазах. Опять же естественно. Откуда ей взяться, этой солидности? В ее глазах я хрупкое существо, которое нужно оберегать и защищать, как ребенка. И скрывать от него правду. И самое противное, что так оно, конечно, и есть – в какой-то мере. По сравнению с ней и ее семьей я и правда очень хрупкий, и им приходится меня защищать. Однако я не ребенок – я заслуживаю правды.
Но как раз правды-то я от них добиться и не могу.
Началось все с того, что Холодов конечно же нас обманул. То есть, возможно, перед Мариной он обещание и сдержал – он позвонил ей на следующий вечер после смерти Баюна и сообщил о результатах своих исследований. Слушая его, Марина неподвижно смотрела в стену перед собой и бледнела с каждым словом – вот уж не думал, что она может стать еще бледнее обычного. Она бледнела и кивала, и в голосе ее, когда она задавала уточняющие вопросы, звучало напряжение. «Ты уверен?.. Это действительно так?.. Невероятно!.. Хорошо. Я тебе верю. Но ты ответишь мне головой, если ошибся. Ты меня знаешь – я не шучу». А потом Марина захлопнула крышку телефона, обернулась на мой вопросительный взгляд – я ждал, конечно, что она расскажет мне новости, – и сказала с непроницаемым выражением лица: «Опасности для тебя нет. Это был несчастный случай. Тот, кто в нем виновен, не побеспокоит нас больше».
И все!!! Больше я не услышал от нее никаких объяснений, хотя, видит бог, я ее расспрашивал так настойчиво, что она даже зашипела и выпустила на секунду клыки. Не потому, что собиралась на меня напасть, – видимо, просто в самом деле сильно разозлилась и на мгновение потеряла контроль над собой.
Холодов при нашей следующей встрече вообще сделал вид, что ничего не было и говорить нам не о чем. Они с Мариной словно сговорились и аккуратно отодвинули меня на обочину – за границу своего мира.
Впрочем, скорее всего, они действительно сговорились.
Чертовы самодовольные, самовлюбленные, совершенные упыри! Я имею право знать, что происходит. Это был мой кот, черт подери! Моя квартира. И моя жизнь. Я имею право знать, что в нее лезет – что ей угрожает.
Самое смешное, что их уловки шиты белыми нитками, а «заговор молчания» выглядит просто нелепо. Я знаю, что они врут мне, потому что их действия красноречивее любых рассказов.
Если бы опасности не было, они бы расслабились – зажили бы беспечно, как раньше, до смерти Степы Малахова и проникновения неизвестного в мою квартиру. Но они не расслабляются. Когда они вместе, я все время ловлю их на том, что они переглядываются, словно пытаются без слов друг другу что-то сообщить. Жалеют, наверное, что не владеют телепатией, будто какие-нибудь супергерои.
И они не оставляют меня в покое. Не оставляют одного – по-моему, ни на секунду. Марина стала проводить со мной все свободное время – мы уходим с работы вместе, мы проводим ночь вместе, мы идем утром на работу вместе. Если ей вдруг куда-то очень нужно без меня и я остаюсь вроде как один – я все равно не один. Холодов не показывается мне – понимает, вероятно, что я в любую секунду готов дать ему в глаз. Накипело. И я бы дал при малейшем поводе, даже понимая, – ему это не причинит никакого вреда, а я руку сломаю. Но я знаю, что за мной все время следует какая-то тень: кто-то из них все время приглядывает за мной. Беспокоятся они – как бы чего не вышло. Оберегают от опасности, «которой нет».
Маринина заботливость дошла в какой-то момент до смешного – она заявила, что не будет больше ходить на охоту. Что, мол, это не так уж важно и она прекрасно обойдется запасами донорской крови, которые хранятся у нее в холодильнике. Я сказал ей, чтобы она не говорила ерунды. Мне не нравится эта ее идея – по целому ряду дурацких причин. Взаимоисключающих причин на самом-то деле. Во-первых, я ничего не могу с собой поделать, но мне все еще не очень приятно, когда она пьет человеческую кровь. Во-вторых, мне жалко ее, когда ей приходится пить кровь из холодильника или разогревать ее. Я знаю, что это невкусно, что Марине нужна горячая кровь, кровь живого существа, кровь, которая только что бежала по венам. В-третьих, она без охоты становится совершенно дерганая – ей некуда девать энергию. Ей нужно уставать, нужно тратить адреналин, иначе она начинает беситься. Это называется «гиперактивность» – ну как у моих племянников, которые, если не устанут как следует за день, перед сном как подорванные носятся по квартире, хохоча и прыгая по диванам, и все заканчивается истерикой.
Это был один из многих за последнее время случаев, когда мы… ну поругались. Потому что я не мог в двух словах объяснить ей основания для своих возражений. Я НЕ МОГУ открыть рот и сказать ей, что мне не нравится, когда она пьет человеческую кровь – что меня тревожат красные, по-настоящему красные глаза, которые у нее потом бывают. А она никак не могла признаться, что просто-напросто боится оставить меня одного, – конечно, мне ведь «ничего не грозит».
Мы порычали друг на друга, стоя возле безупречно белого холодильника на ее безупречно белой кухне, но пришли все-таки к компромиссу. Она ходит на охоту – очень редко и ненадолго, а я в это время терплю тень Сережи Холодова под своим окном. Кроме того, чтобы потратить часть энергии, она ходит со мной в спортклуб, изнуряя себя беговой дорожкой. Ей это, конечно, никакая не нагрузка – наоборот, ей нужно все время сдерживаться, чтобы не выдать ненароком своей настоящей силы и скорости. Но я зато стал заниматься, по-моему, больше, чем надо, – эдак скоро превращусь в Шварценеггера… Но нет, не превращусь, – скорее подохну от усталости. И не надо будет дожидаться, пока меня кто-нибудь загрызет. И все проблемы решатся сами собой.
Мне кажется, что в последнее время я стал ее несколько… раздражать.
Нет, конечно, она все еще любит меня – иначе не стала бы, наверное, так париться из-за моей безопасности. Но, по-моему, она больше не закрывает глаза на мои человеческие слабости. На то, что я не всегда могу ей соответствовать. Быть «на уровне». Как уже было сказано, я всего лишь человек. Есть вещи, на которые у меня недостает сил, и вещи, которые я не могу делать, потому что у меня иная природа. Иное устройство мозга. И я не знаю, что хуже – моя физическая слабость или разница в наших головах.
