Ричард Гуинн - Цвет убегающей собаки
— Да мало ли что. — Ману яростно почесал пах. — Одни одно говорят, другие другое. Я-то лично ничего не видел. Как-то даже провел здесь в июле целую ночь с ружьем, но сморило, и заснул.
Он уселся на ящике поудобнее. Снова почесался. Ману попивал, но не напивался. По-настоящему не напивался никогда. Просто чем менее трезв он был, тем стремительнее избавлялся от вялости.
— Слушай, Ману, у тебя что, вши завелись?
— Что-что? A-а, дьявол. Может, и завелись, а что?
— Чешешься все время. Надо бы провериться. И еще… ты никогда не говорил, что у тебя есть ружье.
— А это секрет. Ружье есть, а лицензии нет.
— И зачем тебе оно?
— От налетчиков защищаться.
Я попытался на мгновение представить себе Ману вооруженным виджилянтом — члена «комитета бдительности», коротконогого, с большим животом, в перепачканном жилете и помятых шортах, изжеванной сигарой во рту и со старинным ружьем наперевес. Нет, невозможно.
— Ну, так это было? Ты пришел сюда и заснул…
— Не сразу. Я… как бы это сказать… присел отдохнуть. Ни в кого стрелять не собирался, просто попугать хотел. А ружье — для самозащиты.
— Но так ничего и не обнаружил, верно?
— Ну да, не совсем.
— Как это понять?
— Э-э, не хотелось бы говорить. Неловко. — Он помолчал немного, потом, перейдя почти на шепот, добавил: — Понимаешь, я никому еще об этом не рассказывал.
— Все в порядке, Ману. Тайна вклада гарантируется. Слово чести.
Нетрудно было заметить, что мой насмешливый тон ему не понравился.
— Все просто. Они приходили сюда той ночью. Я их ждал. А потом уснул.
— И пока ты храпел в своем шезлонге с ружьем в руках, они стащили кроликов.
— Не надо насмехаться. Тут не до смеха. К тому же ты дал слово чести, помнишь?
Если Ману и шутил, то только наполовину. Я прикусил язык.
— Ладно, так что случилось, пока ты спал?
— Откуда мне знать? Единственное, что я почувствовал, так это что они танцуют фламенко на моих яйцах. Может, отсюда и вошки. Если, конечно, они есть. И еще они украли двух кроликов и оставили вот эту штуку в клетке.
Ману махнул рукой в сторону крольчатника. Только теперь я заметил, что к клетке привязана за огромные уши мягкая детская игрушка — криво ухмыляющийся серый кролик в рабочих брюках из саржи. Я с трудом удержался от смеха. Подвешенный таким образом кролик был похож на нечто вроде талисмана или пугала, отгоняющего тех, кто вздумает покуситься на крольчатник.
— И еще, — продолжал Ману, — они вставили в ствол ружья цветок — гвоздику.
— Что ж, неплохо, — улыбнулся я, представив, как от души наслаждается этой игрой Фионула — девочка с многочисленными наколками и носом картошкой.
— Неплохо? — взревел Ману. — Да они из меня дурака сделали. Ты сам-то на чьей стороне? Проклятые хиппи.
— Взамен живых кроликов они оставили тебе игрушку, а ты распял ее на клетке. Зачем? Чтобы больше не приходили?
Ману долго молчал, наконец разродился:
— Ну да. Честно говоря, на это я и рассчитывал. Но что толку — они еще два раза приходили.
— Правда? И снова уносили кроликов?
— Ну да, хотя, повторяю, это меня не слишком беспокоит. Обдурили — вот что противно.
Ну не так уж трудно тебя и обдурить, подумал я.
— А как насчет городских властей? Если действительно кролики представляют собой угрозу здоровью и безопасности людей, почему их не заберут? Ведь первое-то письмо ты получил много месяцев назад.
— А, да что там письма. Ну, пишут, а все равно летом никто ничего не делает. На той неделе меня в суд вызывают. Явлюсь во всеоружии. Может, пойдешь со мной? Здорово было бы.
— Почему нет? Давай сходим. Только напомни поближе к делу.
— По правде говоря, надоела мне эта история. Даже кролики надоели. Но… дело принципа.
Так я и думал. Наплевать ему, что ночные налетчики крадут у него кроликов, а вот что дурят — не наплевать. Он примирился с тем, что город почти наверняка отнимет у него живность, но из принципа будет бороться до конца. Вот человек, который следует ясному кодексу поведения, в отличие от меня, несмотря на недавние испытания.
Мы посидели на крыше еще с полчаса, потом Ману спустился к себе. Настало время сиесты. Я тоже пошел домой и улегся в гамак.
Через два дня я взял напрокат машину и вместе с Игбаром и Евгенией поехал в Бергу. Наверное, надо было принять какие-то меры предосторожности, скажем, сходить все же в полицию, заявить об исчезновении Нурии, попросить машину сопровождения. В конце концов, мне фактически угрожали убийством. Но для начала я собирался всего лишь издали поглядеть на Убежище, себя убедить в том, что оно действительно существует. А то за сорок восемь часов, прошедшие после того, как я завершил свой рассказ о похищении и темнице, мне самому случившиеся события начали казаться страшной небылью. Мне даже пришла в голову безумная мысль, что, хоть всю округу обыщи, Убежища мне не найти. Все же я купил крупномасштабную карту и отметил место, где, по моим соображениям, оно должно бы быть: скопление крохотных четырехугольников на краю плоскогорья.
Игбар, почему-то одевшийся для поездки в горы как сводник, назначил себя штурманом, но после пары бросков в сторону, в поисках постоялого двора, где можно позавтракать, уступил место на переднем сиденье Евгении, а сам пересел назад и погрузился в нирвану, создаваемую косячками да периодическими возлияниями в придорожных кафе.
Проехав Бергу, мы с полчаса карабкались вверх, но ничего хоть отдаленно напоминающего знакомый пейзаж не обнаружили. В какой-то момент мы свернули не в ту сторону и по проселочной дороге добрались до озера, не отмеченного на моей карте. Затем вернулись на трассу. Вскоре нам попалась прилепившаяся к склонам холма деревушка. Мы припарковались у церкви, напротив единственного, судя по всему, бара, предлагающего сносное меню.
— Ну вот наконец-то, — вымолвил Игбар, — постоялый двор. — Он вопросительно посмотрел на Евгению: — Как насчет того, чтобы перекусить? Да и выпить неплохо бы.
— А время у нас есть? — Она повернулась ко мне.
— Есть. Действительно неплохо бы заправиться.
— Время. Есть. Заправиться, — как попугай пробарабанил Игбар.
Энергичная пышнотелая хозяйка бара провела нас мимо троицы любителей выпить и телевизора со светящимся экраном в комнату без окон. За одним из столиков сидела группа местных, остальные столы были свободны.
Под конец обеда Евгения начала болтать с соседями по-каталонски, пытаясь ненавязчиво подвести разговор к интересующему нас предмету. Но Игбар, разогревшийся парой бутылок вина, явно не признавал обходных маневров. Он решительно шагнул к соседнему столу и, направив смутный взор на собравшихся, категорически потребовал дать адрес Убежища. Перегнувшись через стол, цепляясь за его край своими седыми космами, с глазами, покрасневшими от выпитого, в полотняном пиджаке, несколько утратившем белизну, черной рубашке и галстуке в белый и красный горошек он выглядел неотразимо.
