Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна
— Я повел вас на бойню. Потом на кладбище. Все мои кости, мышцы, жилы и органы взяты по отдельности у людей и зверей: так ребенок собирает городок из кубиков. Вы понимаете?
Я протянул к ней руки — две такие разные руки. В отблесках пламени огромные суставы казались непохожими, будто каждый палец тоже имел отдельное происхождение. Я слышал, как тысячи душ взывали ко мне.
— Когда части собрали воедино, я лежал в рассоле (ведь я же просто глыба мяса) и ждал, пока отец не передаст то, что он называл «искрой жизни», от живого к мертвому. Он мучил здоровых животных, дабы оживить меня.
Я присел у костра, пригнувшегося к земле от ветра, схватил Лили и притянул ее лицо к себе.
— Я всего-навсего судорога, дрожь. Меня оживляет немой крик (ведь, наверное, он сначала затыкал животным пасть, вы согласны?) — немой крик обожженной лапы, поцарапанной роговицы, освежеванного вымени, отрубленного копыта. Сейчас вся эта боль — во мне, и от нее никогда не избавиться. Она-то и наделяет меня жизнью. Вы понимаете? Так как же вы можете говорить о доброте?
Приоткрыв рот, Лили смежила веки и откинулась назад. На миг она стала похожей на жену Лучио в момент наслаждения. Я схватил Лили за подбородок и потянул к себе, чтобы она вновь посмотрела на меня. Но я не заметил в глазах возбуждения, которое ожидал увидеть. Капли на щеках не были каплями дождя.
Я поежился и сказал себе, что все из-за ветра.
— Зачем вы остаетесь со мной? — спросил я.
— Чтобы нам обоим не было одиноко.
Пока я сидел на корточках, подбрасывая в огонь ветки и хворост, Лили дотронулась до моей ноги и положила голову мне на бедро. Этой ночью мы были отчаянно одиноки, а то, что говорила и делала Лили, нас очень сближало. Я больше не пытался ей сопротивляться. Прислонившись спиной к каменной опоре моста, я притянул ее дрожащее тело под складки плаща. Точно так же я держал труп.
— У вас кто-нибудь был? — Она прижалась лицом к моей груди, сжав руку в кулак возле рта.
— Вы о чем? — У меня закралось подозрение. — Быстро же вы забыли о моей шлюхе, как ее назвал ваш дядя.
Лили потеребила бусы на моем запястье и покачала головой:
— Я хотела спросить, были ли еще существа — такие же, как вы? У вас они были?
Меня охватила мука, когда перед глазами встал образ — реальный, точно сон наяву: лицо отца, перекошенное от отвращения, и ее лицо, лицо другого его создания, еще безжизненное, но полное ожидания новой жизни.
Я прошептал Лили на ухо эту историю, пока ветер крепчал, задувая костер. Поведал, как умолял дать мне спутницу, и вновь ощутил на щеках слезы юности. Я рассказал, как мой отец упорно откладывал работу, а потом, наконец, сбежал из дома. Сам-то я «родился» в Ингольштадте. Но теперь отец знал, что именно создает, и для нового кошмарного труда больше подходили бесплодные, овеваемые штормами скалы Оркнейских островов.
— Оркнейские! — воскликнула Лили, поняв, что так влечет меня на север.
Следуя по пятам и шпионя за ним, я наблюдал, как он создавал ее — мою сестру, мою жену (наверное, точно так же создавал он и меня самого). И я видел, как он уничтожил ее. К чему подобная жестокость? Почему просто не остановиться, не наделять ее жизнью? Она же и так была мертва. Зачем уничтожать тело у меня на глазах, безжалостно разрубая его на части?
Он был бессердечен. Но чудовище — это я.
— Что же вы сделали? — спросила Лили.
— Я поклялся, что буду с ним в его брачную ночь, и сдержал слово.
Послышался долгий, тихий вздох. Лили спрятала лицо у меня на груди и часто задышала, будто была сильно расстроена. Успокоившись, она подняла глаза и невесомыми движениями погладила мое лицо, шрамы на щеках; легко закрыла мои глаза и обвела пальцем контуры губ.
— Там он оборвал вашу жизнь — ту, которая могла бы сложиться иначе. Отведите меня туда, на то самое место, Виктор, и я верну вам ее.
Осторожно обняв меня за шею, Лили притянула мое лицо к своему и поцеловала. Ее тонкие губы обветрились, потрескались и намокли от снега. Я жадно прижал ее к себе. Я хотел ее прямо сейчас — хотя бы потому, что завтра она могла опять возненавидеть меня.
Но, как я и ожидал, Лили сказала «нет» и попыталась отстраниться.
— Осталось всего несколько дней — какая разница?
— Не здесь, Виктор, — мягко настояла она, поцеловав напоследок. — Вы хотели провести свою брачную ночь там — там это и случится.
Кто эта женщина? Неужели она настолько странная, что ляжет со мной по собственной воле? Сойдет ли она с ума? Обязан ли я взять вину на себя?
И будет ли мне до этого дело, если она сдержит обещание?
19 декабря
Четыре дня не писал. Словно одержимый, стремлюсь на север. Один я добрался бы туда в мгновение ока, подгоняемый вожделением, но Лили слабеет, и приходится с этим считаться.
Завтра украду для нее коня.
21 декабря
С тех пор как Лили пообещала мне отдаться, она больше не признавалась в своих намерениях. Вечером, жаря кролика, которого, я знал, она точно стала бы есть, я решил справиться об ее самочувствии, чтобы понять, стоило ли мне на что-либо рассчитывать.
— Устала с дороги, — вздохнула она, поправляя заколку и откидывая назад волосы.
— Правда? Вы же гоните краденого коня вскачь.
— Я думала, возможно… — Она подыскивала слова, но потом сжала ладонь в кулак. — Я просто устала! Больше ничего не надо говорить.
— А можно было бы?
— Разве этого мало? — Она сощурилась. — Все дело в черве. Смотрите, как бы он не выманил у вас добычу раньше времени. — Она сдавила руками живот. — Только на минутку забылась, и вот вы снова напомнили об этой беде. Не волнуйтесь. Я по-прежнему с вами, не так ли? Тешите себя надеждой, будто знаете мою подноготную.
— Что? Вы солгали мне?
Она схватила меня за подбородок.
— Вы бы даже не поняли, будь это так: просто не позволили бы себе подобной роскоши. Я могу сказать что угодно, и вы мне поверите.
Наверное, она прочитала у меня на лице угрозу, и рука ее задержалась на подбородке. Теперь она заговорила мягким голосом:
— Глупенький Виктор. Доверьтесь мне: вера для вас целебна. Я вижу, как она расслабляет натянутые нервы, вероятно, принадлежавшие великолепной скаковой лошади. В конечном итоге я сделаю то, что захочу. Никто из нас не узнает, что именно, пока не настанет час. Поэтому просто верьте, и я буду верить тоже.
Гнев затопил мои жилы, точно вода — размытые вековые каньоны. Я заставил себя вспомнить: «Не судите обо мне по моим словам».
