Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
Я не смею молиться. Не осмеливаюсь просить прощения у Господа. Так велика Его любовь, что я боюсь, как бы он и впрямь не простил меня. Этого я не вынесу: чтобы очистить душу от скверны, я должен гореть в аду до скончания времен.
И потому я пишу это дополнение к моей хронике Белхемского аббатства. Здесь — то, в чем я не могу признаться даже на исповеди.
Минуло уже почти сорок лет с тех нор, как жители Белхема сожгли заживо местных иудеев. Это произошло в правление первого короля Генриха. Иудеи укрылись в часовне при аббатстве, где им доводилось спасаться и прежде, во времена гонений. Однако на сей раз толпа была разъярена столь сильно, что даже закон о неприкосновенности убежища не сдержал ее. Самые отчаянные закрыли двери снаружи и принялись бросать в окна горящие головешки; часовня занялась пламенем
Монахи сидели в трапезной. Все мы понимали, творится что-то неладное — я собственными ушами слышал, как кричат мужчины, голосят женщины, плачут дети. Однако прошло довольно много времени, прежде чем Ансельм отправил послушника, чтобы тот ударил в набат.
Пламя уже бушевало вовсю; железные двери часовни раскалились добела. Мы бросились заливать огонь, но, как только холодная вода соприкасалась со стенами, камень начинал крошиться и рушиться, и в конце концов от часовни остался лишь пепел, среди которого корчились обугленные скелеты с печатью смерти в пустых глазницах.
И виной всему вымысел, который я сочинил, чтобы спасти свою жизнь. Это я пустил слух, что иудеи убили младенца, тело которого незадолго до того нашли в земле у стен аббатства. Я сказал, что они принесли невинное дитя в жертву, и для убедительности даже сочинил ритуальное заклинание. Сказал, что иудеи зарезали младенца, а его кровь использовали, чтобы приготовить пасхальный хлеб для своей гнусной обедни. Мне поверили.
Толпа, влекомая жаждой мщения, устремилась к часовне.
Несчастная Энни к тому времени окончательно обезумела, и ее уже никто не слушал.
Несколько недель, пока не обнаружили тело ребенка, Энни, безутешная в своем горе, бродила по улицам, невнятно бормоча про какое-то убийство. Она твердил, что слышит доносящийся из-под земли стук — это день и ночь из своей тайной могилы взывает о помощи ее мальчик. В лохмотьях ходила она по деревне; безжизненными космами свисали ее когда-то прекрасные волосы, лицо было в грязных разводах Широко распахнутые глаза сверкали лихорадочным блеском, в котором было нечто мистическое. Она хватала за руки прохожих и, если те соглашались выслушать ее бредни, горячечным шепотом повторяла:
— Слушайте! Тук-тук. Тук-тук. Вы слышите? Он пытается освободиться. Он хочет вернуться ко мне.
Мы трое — Ансельм, Уильям и я — боялись одного: как бы кто-нибудь не принял ее слова всерьез.
Ужасная развязка была как гром среди ясного неба. Однажды утром, вскоре после Пасхи, мы, монахи, выйдя с мессы, заметили, что за церковным двором, там, где чинили стену, собралась толпа Меня послали узнать, что происходит. Не могу передать, какое волнение охватило меня, когда я увидел, что местные жители сгрудились вокруг небольшого участка у самой стены. Я пробрался сквозь толпу и остолбенел от ужаса.
Энни, почти нагая, сидела на земле. В отчаянии она сорвала с себя последние остатки одежды. Ногти у нее были черные от грязи; из-под них сочилась кровь.
Она откопала тело младенца.
В том самом месте строители готовили раствор, земля пропиталась известью, и останки уже успели сильно разложиться. Однако Энни прижимала к обнаженной груди гниющую плоть так, словно ребенок был еще жив и нуждался в материнской ласке.
— Вы видите? Видите? — обращалась она к изумленной толпе. — Мой мальчик пытался выбраться Тук-тук. Тук-тук. Я слышала его. Все это время он рвался ко мне.
Вглядевшись в лица людей, я понял, что должен действовать без промедления. Именно тогда мне в голову и пришла мысль обвинить в случившемся иудеев.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как мне впервые предложили умертвить младенца. Я уже отходил ко сну после вечерней молитвы, когда пришел Ансельм и, не говоря ни слова, повел меня в свою келью. В келье сидел незнакомец, облаченный в одежды ордена храмовников, о котором мне доводилось слышать от пилигримов, возвращавшихся из заморских стран. На свои плащи монахи этого ордена нашивали ярко-красный крест.
На столе стояла небольшая жаровня, на ней — котелок. Лицо странствующего монаха было окутано паром, поднимавшимся над сосудом. Горящие уголья отбрасывали зловещий отблеск на его балахон. Так я впервые встретился с братом Уильямом, который незадолго до этого прибыл из Иерусалима.
Я не исповедуюсь и не ищу себе оправданий. Едва перешагнув порог, я понял, что замышляется что-то недоброе. Сгорбленные фигуры, лица, склонившиеся над котелком, — такова была обстановка, в которой мне открылся чудовищный замысел. Пар с едким, кисловатым запахом и призрачный красноватый свет послужили зловещим фоном злодейского заговора и составили — в моем воображении — его кровавую ауру.
Уильям приблизил ко мне лицо, и его черные глаза засверкали.
— Скажи мне, — промолвил он низким и вкрадчивым голосом, — зачем ты стал монахом?
Я кратко поведал ему, что попал в аббатство в возрасте восьми лет, что воспитывался здесь и что ничего не знаю о мирской жизни.
— Однако ты по собственной воле принял постриг, — продолжал Уильям. — Ты добровольно принес обеты нищеты и послушания.
— Да.
— И по собственной воле принес обет целомудрия.
Я потупил взор:
— Да, и обет целомудрия.
— Ты решил посвятить свою жизнь трудам и молитвам. В надежде на вечную жизнь и вечное блаженство потом.
— В Писании сказано, что каждый, уверовавший в Него, получит жизнь вечную, — осторожно сказал я.
Уильям молча кивнул.
Каминными щипцами он снял котелок с жаровни и поставил его на стол, чтобы остудить. Только тут я заметил, что в котелок опущена бечевка. Кончик бечевки свисал по стенке, и Уильям время от времени слегка подергивал за нее, как делают рыбаки, желая раздразнить ленивую рыбу.
— Ты посвятил свою земную жизнь Христу, потому что Он предлагает тебе жизнь вечную на Небесах, — храмовник многозначительно усмехнулся. — А что ты скажешь, если я пообещаю тебе то же самое — только не после смерти, а здесь и сейчас?
Я посмотрел на Ансельма, который следил за нами, весь обратившись в слух.
— Пообещаешь мне? — растерянно повторил я.
— Что ты не исчезнешь с лица земли, но будешь жить вечно, — сказал брат Уильям — Если я открою тебе тайну Святого Грааля, посвящу тебя в тайну Его Воскресения. Если тебе не придется больше возносить Ему свои молитвы, не придется укрощать плоть, приносить себя в жертву, вставать к заутрене и гнуть спину до всенощной. Если я скажу тебе, что вечное блаженство не в том, чтобы петь осанну, а в том, чтобы любить женщин, пить вино, властвовать над людьми, дышать свежим воздухом Кому ты будешь служить?
