Сергей Алексеев - Мутанты
— Чоорон тыала як, — отозвался тот. — Синьгами камлать мешает. Шаман серце крепкий ната, кундал твертый. Айбасы клаз вострый, нюх — у-у-у! Волчий… Чоорон шаман Юрко пропатет.
— Очарованный шаман пропадет? Да кто же тебе такое сказал? Может, наоборот, Юрко? Может, очарованный только и справится с айбасами…
Он подумал и вроде бы вышел из своего угла:
— Окосана мутрый… Как баба Сава…
— Знаешь, что думаю? Может, нам с тобой в Якутию вернуться? Да пожить там полярную ночку? Глядишь, и привыкну. Вот сейчас в темноте — так вроде ничего. И не страшный…
— Тундара хотун як, — решительно заявил Юрко. — Темнота як. Ырыатын арыы! Юрюнг хотун.
— Да как же я с таким тобой в люди выйду? — обреченно спросила Оксана. — Все ведь знают, жених у меня на заработках, скоро с алмазами приедет… А ты вон какой явился. Скажут, и стоило ждать столько лет?.. Ну ее, эту Якутию! Чтоб ее айбасы твои побрали! Чтоб Арсан себе в кириккитте ее засунул! Такого хлопца отправила, а что получила?
Он выслушал гневные ее слова, приблизился неслышно и положил голову на плечо. Оксана вздрогнула, но более от неожиданности, а потом нащупала рукой гладкую широкую плешину на голове.
— Если ты шаман, то значит, умеешь людей лечить? Народными средствами?
— Лютей лечить моку, — отозвался он. — У айбасы отнимать.
— А сам себя можешь?
— Сам себя не моку… Кундал як, ынеркия.
— Я вот тоже, — призналась она. — У себя даже насморк не могу вылечить…
— Насморк и шаман не лечит…
— А ты ничего, мягкий стал, как медвежонок… Слушай, Юрко, а ты меня научи камлать? У меня знаешь сколько кундала за это время накопилось? Ынеркии? А я тебя лечить стану!
Он тяжко вздохнул:
— Юрко шаман плокой… Айбасы не боятся. Камлал, стену стрелял — стоит стена. Айбасы крепко строят…
— Ее китайцы строили. А у них вон стена сколько уже стоит. — Оксана встрепенулась: — Юрко! Это ты куда рукой-то полез?
— Окосана юрюнг курдук!
— Нет, ты погоди. — Она вывернулась. — Мне привыкнуть надо… А давай в хату поднимемся? Чтоб посмотреть на тебя? Что мы в подполе-то сидим?
— Тавай… Темнота плоко, юрюнг як.
Оксана попробовала приподнять люк, но тот не поддался.
— Бабушка нас закрыла…
— Юрко откроет! — Он подлез горбом под крышку. — Юрко камень потнимал, кимперлит…
И в самом деле — поднапрягся, распрямился и поднял крышку вместе со сталинским диваном, сдвинув махину в сторону.
— Да ты богатырь! — искренне восхитилась Оксана, поднимаясь в хату. — Вот это кундал!
Она вышла за ним из подпола, и тут… ойкнула, попятилась и, оступившись, полетела назад. Послышался грохот, треск и стоны… Юрко склонился над люком:
— Окосана! Окосана! Хотун канул! Польно?
— Ой, больно! Спиной ударилась.
— Хорошо! Упала — хорошо!
— Что хорошего? — чуть не плача, проговорила она. — Девушка чуть не убилась…
— Ай, хорошо! У Окосаны корп вырастет!
— Чему же ты радуешься?!
— У Юрко корп бар, у Окосаны корп бар — не обитно. Люти скажут: корпатые — тва ичига пара…
И прыгнул обратно в подпол…
Глава 10
Дременко проснулся и некоторое время лежал бездумно, как в детстве, не ощущая собственного тела, а значит, и нажитых болезней, неудобства в виде затекшей руки, зуда, гудящей головы или онемевшей шеи. Перед самым пробуждением ему приснился короткий, но яркий сон, будто он стоит на трибуне в Кремлевском дворце рядом с Брежневым, который целует его и хлопает по плечам, а огромный зал стоя им рукоплещет. По какому поводу, не понятно — то ли наградили, то ли назначили в ЦК, но ощущение приятнейшее, так что дух спирает. Он полежал некоторое время под впечатлением этого сна, потом огляделся и обнаружил, что находится в собственной постели, а как и когда попал сюда, совершенно выпало из памяти. Первой мыслью было: перебрал на второй заставе и ничего не помнит. Почему-то втемяшилось в голову, будто охота закончилась удачно, мутант был отловлен им собственноручно, и по этому случаю американец щедро угостил всех участников. Еще отметилось, что его все поздравляли и произносили слово «мутант».
Он и не сомневался сначала, что так все и было, но странно, что голова не болела и не мутило, как с похмелья.
И кстати, подумал, что зря напился до бесчувствия, надо беречь сердце, ведь вон какой уже приступ был — с остановкой. Хорошо, что не умер, выдержал…
— Ксана! — позвал Тарас Опанасович. — Я проснулся. Похмелиться дай.
В квартире стояла благостная тишина, время было предвечернее, сквозняк баловал с занавесками. Вроде бы все знакомое, привычное — родная хата, но как будто бы все обновилось, засверкало, раскрасилось, словно после черно-белого кино цветное включили. Самое интересное — выпить совсем не тянет, и хоть легкий синдром наблюдается, но раньше было всегда значительно хуже.
И как-то тревожно стало, потому он и попросил рюмку — чтобы вернуть реальность.
— Доча? Ты не бойся. Один лафитничек горилки… Для
сердца, а?
«Ох сейчас начнет ругаться!» — подумал с привычным для похмельного человека озорством.
Вместо нее на пороге спальни показался почему-то телохранитель Гуменника, человек, прямо сказать, наглый, дерзкий даже с самим батькой, а когда того нет рядом, и вовсе превращающийся в пана. Кажется, он был поляком и фамилию носил соответствующую — Лях, но, подражая шефу, тоже брил голову и оставлял длинный, завернутый за ухо черный курчавый оселедец. Кроме того, что Лях сторожил тело представителя президента, он состоял при нем советником, личным политическим аналитиком, а если возникала нужда выступить на двух митингах сразу, то еще и оратором — за что его за глаза звали Геббельсом.
На подносе стоял заказанный лафитничек, но не прозрачной горилки, а чайного цвета коньяку…
Вот тут у головы опять чуть сердце не остановилось. Да что же это?
Он сделал попытку встать, но был остановлен.
— Лежи, Тарас Опанасович, — незнакомым, услужливым голосом сказал Геббельс. — И вот, прими рюмочку.
Сначала у Дременко возникла мысль, что это продолжение сна, ибо в реальности такого быть не могло — потому все и сияет кругом, и Лях как прислуга. Тарас Опанасович не любил коньяк, но во сне не выбирают, тем паче кичливый телохранитель подает. Выпил и не почувствовал ожидаемой неприятной дубильной вяжущей жгучести — словно бальзам прокатился по горлу и враз согрел сердце. Еще подумалось: при случае надо у бабки Совы спросить, к чему это, если во сне пьешь коньяк.
— Это настоящий французский, — пояснил Лях. — Полувековой выдержки. Из личных погребов батьки.
