Смертный бессмертный - Шелли Мэри
Прошло почти два месяца; больной окреп настолько, что Флора начала уже удивляться, почему он не возвращается в Сиену. Разумеется, долг требовал, чтобы она желала его отъезда; и все же, видя, что лицо юноши осунулось, а походка стала медленной и утратила прежнюю пружинистость, она, как сиделка, жаждущая довести свой благой труд до конца, не хотела, чтобы он слишком быстро вернулся в многолюдный город с его шумными увеселениями. Наконец навестить графа приехали двое или трое друзей, и он согласился вернуться домой с ними вместе. Быть может, на решение его повлияли те значительные взгляды, что бросали они на юную сиделку. С Флорой он расстался не в обычной своей манере – был изысканно и церемонно вежлив, излил поток благодарностей – и ускакал, даже не упомянув о том, встретятся ли они когда-нибудь вновь.
Флора воображала, как будет рада освободиться от бремени; но скоро с удивлением и стыдом обнаружила, что дни теперь тянутся невыносимо долго и что мысли ее, гуляя по собственной воле, обращаются вовсе не к брату. Эти несколько недель совершенно перевернули строй ее сердца и разума; поэтому, переживая отсутствие Фабиана, досадовала на него еще и за то, что он, в дополнение к прочим своим прегрешениям, вторгся в ее неприкосновенное внутреннее святилище. Она решила себя победить и уже с удвоенным рвением обратилась к прежним занятиям, но примерно через неделю после отъезда Фабиан внезапно вернулся. Он подошел, когда она в саду собирала цветы для часовни Мадонны; увидев его, Флора сделалась краснее роз, которые держала в руках. Выглядел Фабиан куда хуже, чем при отъезде. Ввалившиеся щеки и запавшие глаза возбудили в ней тревогу; однако ее вопросы, полные заботы и доброты, казалось, немного его оживили. Он поцеловал ей руку и не отходил, пока она собирала букет. Если бы кто-нибудь заметил в этот миг, какие нежные и радостные взгляды бросает юный граф на девушку с цветами – даже старуха Сандра без труда предсказала бы, что в ее заботливых руках его ждет полное выздоровление.
Флора не подозревала ни о чувствах, пробужденных ею в сердце Фабиана, ни о том, какие усилия предпринимал он для борьбы с этим сладостным соблазном. Еще раньше он был поражен ее красотой – и с тех пор избегал. Именно по его предложению время паломничества графини она проводила на уединенной вилле. Он и не думал ее там навещать; но однажды, когда приехал посмотреть, как подрастает один племенной жеребенок, конь сбросил его, и в падении Фабиан разбился так, что в одном жилище с Флорой ему пришлось задержаться надолго. Он был уже готов ею восхищаться – и ее доброта, мягкость, неутомимость и терпение во время его болезни легко покорили сердце, не желающее, но все же согласное покориться. В Сиену он уехал с твердым намерением о ней позабыть – но не прошло и недели, как вернулся обратно, уверенный, что теперь жизнь и смерть его в ее руках.
Поначалу граф Фабиан и не вспоминал, что ему придется преодолевать чью-то неприязнь и предрассудки, кроме собственных – а также своей матушки и других родичей; но, когда собственные его чувства склонились пред тиранией любви, он начал опасаться, что новое и более неодолимое препятствие найдет во Флоре. Первый шепот любви прозвучал для нее, как смертный грех; встревоженная, даже разгневанная, она отвечала:
– Вы, должно быть, совершенно забыли, кто вы и кто я. Говорю сейчас не о древней родовой вражде – хотя и ее довольно, чтобы разделить нас навеки. Но знайте, что я ненавижу вас как врага и преследователя брата. Верните мне Лоренцо, призовите его из изгнания, сотрите память обо всем, что претерпел он от вас, завоюйте его любовь и одобрение; когда исполните все это – чему, разумеется, не бывать, – тогда и говорите со мною языком, который сейчас для меня горек, как смерть!
С этими словами она поспешно удалилась и у себя в комнате разрыдалась, как сама полагала, от нанесенного ей оскорбления; и еще горше прежнего оплакивала свое зависимое положение и разлуку с братом.
Нелегко было заставить Фабиана умолкнуть; но Флора не желала возобновления споров и бурных сцен, столь чуждых ее натуре. Надеясь искоренить любовь своего покровителя – любовь, от которой не ждала ничего хорошего, – она наложила на себя строгий устав. Сколько могла, она пряталась от Фабиана; если же оказывалась в его обществе – принимала такой неприступный и равнодушный вид, на все увещевания отвечала таким ледяным молчанием, что молодой граф непременно пришел бы в отчаяние, не владей безраздельно его сердцем любовь, неразлучная с неугасимой надеждой. Он перестал говорить о своих чувствах – вместо этого приложил все силы, чтобы завоевать ее прежнюю доброту. Поначалу ему пришлось нелегко; Флора была робка, как птичка, присевшая на ветку и в любой миг готовая упорхнуть. Но, неопытная и от природы доверчивая, скоро она начала думать, что тревоги ее были преувеличены, и вернулась к привычному близкому и доверительному общению. Понемногу Фабиан начал напоминать, что любит ее, и стараться примирить девушку с этим чувством – впрочем, скрыть свою любовь он не мог, если бы и хотел. Он не просил взаимности, обещал терпеливо ждать возвращения Лоренцо, которое, как верил, уже недалеко. Ее упреки не изменяли его чувств, молчание не могло их уничтожить; и в упреках, и в молчании он продолжал любить. Облекшись в броню холода и неприступности, Флора надеялась утомить пылкость юноши этой оборонительной войной и воображала, что скоро он в изнеможении отступит.
Графиня долго отсутствовала; из Рима она решила поехать на праздник Сан-Дженнаро в Неаполе, так что ничего не ведала о ранении и выздоровлении сына. Теперь в доме ждали ее возвращения, и Фабиан хотел вовремя вернуться в Сиену, чтобы ее там приветствовать. Каково же было их удивление, когда в один прекрасный день графиня появилась на вилле и застала их вместе. Флора постоянно просила, чтобы Фабиан не отвлекал ее от работы, когда она сидит за пяльцами; но в тот день юноша изобрел такой удачный предлог, что ему позволили войти и даже остаться на несколько минут – а надолго ли растянулись эти минуты, никто из них не знал; она была занята работой, он сидел рядом, без помех любовался ее стройным изящным станом и безмятежным лицом – и чувствовал себя счастливейшим из смертных.
Графиня была весьма удивлена и даже разгневана; однако не успела она издать и первого восклицания, как Фабиан вмешался и принялся умолять не становиться у него на пути. Он отвел ее прочь, все объяснил и изложил свои цели так убедительно и настойчиво, что она не могла ему противостоять. Мать привыкла потакать сыну во всех желаниях – и отказать в том, чего он, как видно, желал сильнее жизни, было для нее невозможно; его настойчивость, волнение, упорные просьбы уже наполовину ее победили; а рассказ о болезни и уверения, подтвержденные всем домом, что Флора спасла ему жизнь, довершили дело – и вот графиня стала просительницей за сына перед осиротевшей дочерью Манчини.
До двенадцати лет Флору воспитывал тот, кто руководствовался в жизни не собственными желаниями, не поиском наслаждений, но неуклонно следовал по пути долга, какие бы страдания или разочарования это ему ни приносило; так что ей и в мысль не вступала возможность делать то или иное просто потому, что так хочется – или потому, что этого хотят другие. После двенадцати лет она была предоставлена самой себе и ревниво оберегала свою независимость, и каждое сердечное чувство ее подкреплялось одиночеством и мыслью, что полагаться она может лишь на себя. Так что менее кого-либо иного она была склонна плыть по течению или поддаваться влиянию обстоятельств. Она чувствовала – знала, как следует поступать, и долг свой видела в том, чтобы так и поступать вопреки любым аргументам.
Тщетны были все просьбы и уговоры графини. Флора дала брату обещание не связывать себя клятвами до истечения пяти лет; произнесенное в скорбный и торжественный час расставания, это слово вдвойне для нее свято – и никакие силы не заставят его нарушить. Так тверды и постоянны были ее чувства, что самомалейшее желание, даже тень или отблеск желания, выраженного братом, имели для нее более веса, чем самые настоятельные и убедительные просьбы кого-либо другого. Лоренцо был частью ее веры; любовь и преклонение перед ним с младенчества стали самой сутью ее души; и от разлуки эта любовь сделалась только крепче. О брате Флора тосковала много лет; там, где не встречала ни сочувствия, ни великодушной доброты – ибо графиня обращалась с ней, как с низшей и зависимой, а Фабиан вовсе забыл о ее существовании – месяц за месяцем, год за годом она жила лишь образом брата; он один позволял ей выносить все жизненные тяготы, она утешала себя тем, что терпение, стойкость и повиновение суть приношения на алтарь желаний дорогого ее сердцу Лоренцо.
