Чарльз Уильямс - Тени восторга
Роджер, потрясенный услышанным, шагнул вперед, но Кейтнесс его опередил. Священник буквально вылетел вперед и крикнул своему врагу:
— Не смейте его трогать! Этот человек находится в вашем доме, под вашей защитой, и его кровь падет на вашу голову, если вы посмеете убить его. Господь призовет вас к ответу! Я требую, чтобы его отпустили…
Консидайн, склонив голову, ждал, пока закончится это эмоциональное выступление. Кейтнесс набрал воздуху в грудь, намереваясь продолжать, но хозяин остановил его повелительным жестом.
— Если бы у вас было время, я не стал бы мешать вашим стараниям отвратить его от этого выбора, — спокойно сказал Консидайн. — Но время на исходе. Вы не можете толкать его к самоубийству, а король не желает отказываться от своего сана. В отличие от вас мы действуем быстро. Если хотите присутствовать при его кончине, — пожалуйста. Утешайте, наставляйте, но не вздумайте мешать его выбору и нашему решению, иначе вылетите вон. Король предлагает нам свою смерть, и мы принимаем жертву ради будущего, такого, о котором понятия не имеет ваша робкая вера. Он умирает во имя своего сана, мы наблюдаем его смерть во имя нашего воображения. Человеку дано победить смерть, но не подчинившись ей, как учите вы, и не избегнув ее простым продлением жизни, как учат ваши мудрые, но все же заблуждающиеся врачи и ученые, хотя это и может быть одним из шагов к победе, но приняв и уничтожив ее.
— Антихрист! — возопил священник. — Настал ли день твоего торжества?
— Вы ошиблись, милейший, — холодно ответил Консидайн. — Я не Христос и не Антихрист. Я несу учение об избавлении, и вскоре о нем узнают в самых дальних уголках земли. Зададим вопрос: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?[73]
Он повел рукой в сторону учеников: араба, египтянина, негра и белого. И они ответили:
— Ты — Конец миража.
— Ты — Последний из имамов, Тень Аллаха.
— Ты — Повелитель чародеев.
— Ты — Хранитель ключей.
Когда хор голосов умолк, Консидайн ответил им:
— Да, все это — я, и все же я не больше любого из вас, ибо все вы станете такими как я. Было время, когда я, как и вы, не знал, кто я. Теперь знаю. Меня пробудили Неспящие, я служу им и могучему воображению, живущему в каждом из людей. Любой из вас способен сотворить передо мной свой мир. Познайте себя, очистите себя, ликуйте и живите! Я снова взываю к вам, повелителям духа, адептам бесконечности, отбросьте все желания, кроме собственного пробуждения. Жертва царя — для единства сердца. Идемте, узрим смерть человека. Пойдемте с нами, — обратился он к гостям, — если хотите. А если нет, оставайтесь здесь, пока мы не вернемся, а там можете сопровождать тело короля Инкамаси к гробнице в океане, ждущей его.
Он пошел впереди, и его адепты последовали за ним. Верекер жестом велел Кейтнессу идти перед собой, а Роджер пошел рядом с ним. Моттре посмотрел им вслед, затем быстро подошел к еврею и положил руку на чемоданчик, который Иезекииль держал в руках.
— Вы действительно собираетесь везти их в Иерусалим? — спросил он.
— Намереваюсь, — ответил старик. — Я спешу в город нашего Бога.
Моттре пристально посмотрел на него, резко повернулся и пошел за остальными.
Они направлялись в ту комнату, где сегодня утром Роджер наблюдал попытку оживления, но последний из учеников не стал их догонять. Когда Верекер вошел в комнату, Моттре остановился, едва переступив порог, и незаметно переставил ключ на наружную сторону двери. Затем он прикрыл дверь, но не до конца, и стал ждать.
Тело Нильсена унесли, на низкой кушетке теперь лежал зулус. Войдя, Консидайн поклонился и, встав по одну сторону ложа, подозвал Кейтнесса. Священник быстро подошел, набросил что-то на шею и вытащил из-за пазухи распятие. Он встал на колени у кушетки, Инкамаси наклонил к нему голову, и они начали перешептываться. Консидайн оглянулся, поманил Роджера, и когда тот подошел, тихо сказал ему:
— Вселенная вручает вам дар. Распорядитесь им мудро. Будьте сильным, радуйтесь и живите.
Они стояли сейчас рядом за изголовьем кушетки; напротив них, в ногах короля собрались четверо остальных. Моттре так и остался у двери. Наконец священник и его подопечный закончили разговор, теперь они, склонившись друг к другу, тихо молились.
Консидайн вполголоса сказал остальным:
— Разбудите в себе воображение, возможно, это момент истины. Сегодня работа может быть завершена без обрядов и церемоний, только за счет вашей внимательности. — Он сделал шаг к Кейтнессу и тронул его за плечо.
— Вы закончили?
— Вы творите зло! — воскликнул священник и смолк, подавленный волей и собранностью своего противника.
— Тогда отойдите, — приказал Консидайн, и когда Кейтнесс поднялся с колен и сделал пару шагов в сторону, в свою очередь преклонил колени возле кушетки.
— Ваше величество, — сказал он, — хотите ли вы с нашей помощью восстановить свой сан, который сейчас лишь тень?
— Да, — сказал Инкамаси, — ибо хотя я считаю вас врагами, кроме вас здесь некому признать мой сан.
— Ваше величество, — опять сказал Консидайн, — мы слуги короля и его ближайшие друзья. Прощайте. — Он коснулся руки Инкамаси губами и, встав, сделал Роджеру знак занять его место.
Молодой человек вышел вперед, опустился на колени и сказал:
— Мне жаль, если это случилось из-за меня.
— Ни о чем не жалейте, — сказал Инкамаси. — Лучше умереть здесь, чем под ногами лондонской толпы, если разница вообще есть. Благодарю вас и прощайте.
Роджер коснулся губами его руки и вернулся на место. Остальные один за другим последовали за ним, последними подошли Моттре и Верекер. Когда Моттре возвращался к двери, Кейтнесс почувствовал прикосновение и услышал тихий шепот:
— Отойдите назад и будьте рядом со мной.
Священник не сразу понял, что ему сказали, но когда до него дошел смысл торопливых слов, он снова обрел надежду. Он медленно попятился, пока не остановился у двери.
Тем временем, отдав дань уважения, Верекер поднес Консидайну чашу, наполненную вином, стоявшую до этого на резном столике в углу комнаты. Его повелитель влил туда содержимое маленького флакона, затем взял чашу в руки и повернулся к кушетке.
Тишина в комнате стала почти осязаемой, внимание наблюдателей обострилось до предела, и Роджер почувствовал, что это ужасающее мгновение действительно может вызвать какое-нибудь удивительное откровение. В его состоянии произошла перемена. Сожаление и печаль, смятение и борьба исчезли, уступив место величественной гармонии. Так в другой, давней жизни, худшей или лучшей, он сказать не мог, он ждал Изабеллу, когда они были молоды и счастливы, подчинял себя власти Мильтона или Вордсворта, ожидая, что внутри него проявится величественная завершенность их поэзии. До сих пор он верил, что ощущение гармонии — это все, что они — Изабелла или «Потерянный рай» — могли предложить, но теперь он начинал понимать, что за этим порогом лежит длинная дорога. Сама гармония была лишь вступлением к расцвету всего его существа. Это надо было пережить каждой клеточкой тела, привыкнуть к мысли, что за порогом открываются новые горизонты. Он отдался мгновению свободно и полностью, он поверил, что жизнь его станет полнее благодаря смерти короля. Нет смысла расстраиваться или стыдиться, его задача — пережить этот момент как можно полнее. Нет ничего дурного в том, что другие будут жить благодаря смерти короля. Он наконец отпустил воображение на волю и отдался мгновению.
