Леонард Фолья - Плащаница из Овьедо
— Вам же будет лучше. Давайте помогу.
Она скинула его руку со своего плеча.
— Нет, все в порядке. Я и сама могу.
Доктор Йохансон внимательно наблюдал, как она лезет на кровать. Ханна пыталась не показывать страха, но ее ноги предательски дрожали под одеялом. Вес ребенка — ее ребенка, а не их — вдавил ее в мягкий матрас. Малыш снова толкался внутри нее. Ханна устремила взгляд в потолок.
— Так намного лучше, не правда ли? — ласково произнес Йохансон, когда она улеглась.
— Зачем вы заперли дверь? — слабым голосом спросила Ханна.
— Просто мы не уверены, что вы уже полностью осознали, насколько вы важны для нашей цели, — ответил он. — Вот и все. Но вы это поймете. Ну что, хотите овсянку? Холодная овсянка — плохо. Но очень вкусная, если есть ее горячей, да?
Ханна вздрогнула, когда поняла, что к нему опять вернулись его дворянские замашки.
Глава 36
Как и Ханна, отец Джимми проснулся утром с неясными воспоминаниями о вечере прошедшего дня. Все-таки он выдумал такую версию событий, от которой любой человек в здравом рассудке отказался бы сразу же. Даже теперь, когда он сидел в кухне и варил себе кофе, она не казалась ему менее абсурдной.
День обещал быть ясным и прохладным, и солнечный свет, струящийся сквозь окно, почти рассеял его беспокойство по поводу тайного заговора, которое сильно разрослось в нем в полночный час. Выпив две чашки кофе и проглотив миску хлопьев, Джеймс все еще думал о беременной девушке, попавшей в беду. Но он был абсолютно уверен, что до выяснения всех обстоятельств этого дела ей было бы лучше уехать из дома на Алкот-стрит.
В желудке у него запекло — кофе, пожалуй, был слишком крепким или, возможно, причиной этого была тревога. Чтобы успокоиться, Джеймс стал набирать номер дома Витфилдов, надеясь, что трубку возьмет Ханна, так как не был уверен, что сможет что-то придумать, если к телефону подойдет кто-нибудь другой. Но трубку никто не брал, и после десятого гудка он бросил эту затею, так и не избавившись от тревожного предчувствия. Вероятно, Витфилды решили не терять времени и отправиться в так называемый отпуск раньше. Теперь это слово не казалось ему таким веселым.
Позже, когда отец Джимми сидел в исповедальне и слушал исповеди прихожан — в основном от пожилых женщин, сетующих на все те же давнишние глупые грешки, — он продолжал думать о Ханне, и чувство жжения в желудке возвращалось к нему снова и снова. Когда последний верующий покинул кабинку исповедальни, Джеймс все еще оставался сидеть на своем месте и ждал, когда освободится монсеньор Галахер.
Для него стало обычным делом идти к монсеньору в исповедальню, чтобы, выслушав грехи остальных, сбросить с души свои собственные, накопившиеся за неделю. Ввиду того, что католическая церковь признавала как грехи мысленные, так и грехи совершенные, отец Джимми всегда подпадал в первую категорию, и часто оба священника использовали свое время в исповедальне, чтобы обсудить природу греха и то, как ему не поддаться. Они могли это делать и в стенах приходского дома, но подобные беседы, по мнению мужчин, проходили легче, когда между ними была перегородка с решетчатым оконцем.
Как и ожидалось, Джеймс проскользнул в кабинку и задернул за собой штору. «Благословите меня, отче, ибо я согрешил. Вот уже семь дней прошло, когда я последний раз исповедовался. Вот мои грехи…» Но на этот раз молодой священник не знал, как продолжить. То, о чем он должен был рассказать, было весьма щепетильным, поэтому ему следовало тщательно подбирать слова, которых, как назло, у него не было. Его молчание затянулось, и монсеньор даже подумал, что его коллега просто покинул исповедальню.
— Джеймс, ты все еще там? — на всякий случай спросил он.
Он никогда не называл молодого преемника Джимми. Это было как-то несерьезно. В современном мире у человека и так слишком много свободы, поэтому отец Галахер придерживался мнения, что священник должен держаться в стороне от своей паствы, быть советчиком и примером тем, кому он служит, а не другом-братом. Для них он был монсеньором Галахером, а не монсеньором Фрэнком. И никогда им не станет.
— Да, отче, я здесь… Мне кажется, что… Мне кажется, что я перешел черту в своем желании помочь одному прихожанину.
Монсеньору незачем было просить его продолжать, чтобы понять, что отец Джимми говорит о той девушке, Ханне Мэннинг, и он надеялся, что слова «перешел черту» не были эвфемизмом для торжества плоти. Однажды Галахер уже предупреждал юношу, чтобы тот держал дистанцию, и не сомневался, что Джеймс был слишком умен, а его будущее — слишком многообещающим, чтобы он поддался низменным инстинктам.
— Каким образом? — спросил монсеньор, стараясь сдержать волнение в голосе. Ему пришлось выдержать еще одну долгую паузу.
— Я думаю, что позволил ей быть чересчур зависимой от меня.
Монсеньор незаметно вздохнул: он испытал явное облегчение.
— Такое случается, Джеймс. Со временем ты научишься сохранять эмоциональное расстояние. Но я не вижу здесь греха. Для этого не нужна исповедь. Если, конечно, нет еще чего-то.
— Ничего более, кроме того, что я сам хочу, чтобы она была зависимой от меня. Мне нравится то, что я при этом чувствую. Я думаю о ней больше, чем должен.
— Думаешь о чем-то неподобающем?
— Возможно.
— Она знает о твоих чувствах?
— Думаю, что да.
— Вы говорили с ней об этом?
— Нет, отче, никогда. Я просто предполагаю, что она чувствует мо… мое беспокойство. У меня такое сильное желание защищать ее. Боюсь, это нужно больше мне, чем ей.
— В таком случае я должен немедленно принять меры. До тех пор пока ты не разберешься со своим «желанием» до конца и не научишься его контролировать, будет лучше, если я стану духовным проводником этой девушки. Ты согласен с моим предложением?
— Но она доверилась мне, монсеньор.
— Не будь тщеславным, Джеймс. Она может довериться и другому. С этим пора кончать, иначе ты вступишь на скользкий путь. Итак, мы с этим покончим.
Его непоколебимость давала понять, что он не пойдет на компромиссы.
— Я понимаю.
— Уверен, что понимаешь. Что-нибудь еще?
— Всего лишь богословский вопрос, если можно…
Довольный тем, что разговор покинул территорию разбушевавшихся страстей и вышел на благодатную почву теории, монсеньор Галахер позволил себе расслабиться.
— Говори.
— Что бы сделала Церковь, если бы ученые, используя все достижения современной медицины, попытались клонировать Иисуса?
— Джеймс! — Монсеньор изо всех сил старался сдержать смех. — Ты что, снова взялся за научную фантастику? Не стоит тратить на нее свое драгоценное время.
