Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века
Бургундочка, поднявшись навстречу отцу, в почтительных выражениях объяснила ему, что это она позволила себе пригласить в дом этого божьего человека, чтобы не пришлось ему провести ночь под открытым небом где-нибудь на виноградниках. Старик не выказал никакого неудовольствия, лишь пожал плечами и уселся на свое обычное место у огня. Начало вечера прошло мирно.
Внезапно чужестранец, пребывавший до этого в глубоком забытьи, поднял голову и, словно в первый раз обнаружив, что он сидит рядом с весело потрескивающим камельком, начал рассуждать вполголоса о красоте огня и о том, что люди должны быть благодарны Богу за столь великий дар. Бургундочка тронула за локоть соседку, та передала ее знак следующей, и в мгновение ока смолкли разговоры на кухне, и все стали слушать, что говорит странник. Он же, увлекаемый собственным красноречием, все повышал и повышал голос, пока речь его не зазвучала воодушевленно и в полную силу.
От похвалы огню он перешел к прославлению других благ, которые ниспосланы нам Божественной любовью и которыми мы обязаны делиться с ближними своими, подавая милостыню нуждающимся братьям. Именно обязаны, ибо все, чем владеем мы в этой жизни, дано нам лишь во временное пользование. Много ли проку, например, от сокровищ, запертых в сундуках скупца? От обильных злаков в закромах жестокосердого богача? Или они думают, что Господь столь щедро одарил их, чтобы они прятали свои богатства под замком, а не пользовались ими для облегчения страданий ближнего? Увы! В день Страшного суда золото это ляжет тяжким грузом на чашу весов и увлечет их в адское пламя! Тщетно будут они стараться тогда избавиться от того, над чем так дрожали всю свою жизнь: на спинах своих понесут они губительный груз богатства и вместе с ними погрузится оно в геенну!
Пока странник произносил эти назидательные слова, взоры слушателей его обращались к виноделу, ерзавшему на скамье, не зная ни как лучше сесть, ни куда глаза деть. Странник же, все более воодушевляясь, уже почти выкрикивал слова голосом звучным и проникновенным. Внезапно, понизив голос, он стал превозносить радость подаяния, и несказанную сладость, коей наполняется душа жертвующего бренными благами, дарованными ему милостью Божьей. Его вкрадчивая речь текла словно мед, глаза были влажными и отрешенными. Слушательницы, глубоко потрясенные и растроганные его проповедью, не могли сдержать слез, и в то время как одни вытирали платочками глаза, другие окружили странника и, отталкивая друг друга, тянулись к нему, стремясь поцеловать край его одежд. Бургундочка стояла, молитвенно сложив руки, и, казалось, пребывала в исступлении.
Хозяин, не подававший до этого видимых признаков недовольства, не мог более выносить подобную сцену и, бормоча что-то себе под нос, вытолкал всех прочь с кухни, положив таким образом конец вечерним посиделкам. Когда смолк стук тяжелых башмаков удалившихся работников, он коротко распорядился, чтобы подавали ужинать. По обычаям страны, Бургундочка прислуживала за столом отцу и чужестранцу. Последний был молчалив и смирен, как прежде, и, едва почтив вниманием незатейливое угощение, попросил соизволения удалиться. Бургундочка проводила его в просторную комнату в нижнем этаже, где уже была постелена свежая солома, и, тотчас вернувшись, села ужинать сама.
Кусок застревал у нее в горле; ее желудок отказывался принимать пищу, и, хотя она видела, что отец ее сидит насупленный и сердитый, она все же решилась спросить у него, что он думает по поводу речей странника, в особенности по поводу того, что было им сказано о необходимости делиться с ближним.
— Сдается мне, батюшка, — добавила она, — что, ежели прав любезный проповедник, мы с тобой попадем прямехонько в адское пламя — ведь в доме у нас в достатке и золота, и хлеба, и вина, а мы никогда не подаем милостыни.
Говоря это, девушка улыбалась ласково, чтобы смягчить резкость своих слов и не обидеть старика. Но тот вскочил с места в страшном гневе, ударил с силой по столу оловянной чашей, проклиная дочь, приведшую в дом этого сумасшедшего бродягу и оборванца, который на самом деле, может быть, переодетый разбойник, и пригрозил, что сейчас же возьмет его за шиворот и выставит вон; после чего девушка, испуганная и расстроенная, удалилась к себе в спальню.
Всю ночь не могла она сомкнуть глаз. Проповедь странника не выходила у нее из головы; она слышала его страстный голос, его веские слова, видела перед собой его лицо, преображенное благоговением и проповедническим пылом. Ложе Бургундочки было словно усеяно раскаленными угольями или колючками; она чувствовала укоры совести, как будто была преступницей; под утро она на мгновение забылась сном и увидела, как рогатые черти волокут куда-то ее отца, подгоняя его мешками, набитыми золотом. Едва только бледный свет зари возвестил утро, вскочила Бургундочка с постели и, полуодетая, с распущенными волосами, кинулась в комнату, где ночевал странник.
Дверь к нему была не заперта; он молился, стоя на коленях и прижимая к груди скрещенные руки. Он так был захвачен молитвой, что девушке показалось, будто он парит в воздухе. Заслышав шаги, чужестранец вскочил на ноги, и Бургундочка заметила, что лицо его увлажнено слезами и в то же время сияет небесной радостью; но, как только он увидел перед собой девушку, выражение его лица тотчас изменилось. Было такое впечатление, словно оно затворилось изнутри на ключ. Потупив взор и смиренно сложив руки, он осведомился у девушки, чего она желает. Бургундочка стремительно пала к его ногам и, обняв его колени, взволнованным голосом принялась объяснять, что дом этот полон скверны богатства, не приносящего пользы, сокровищ, упрятанных под спудом, которые навлекут погибель на душу их хозяина; что никогда здесь не подавали бедняку и горсти пшеничных зерен, прежде чем потом труда своего он не пополнит хозяйских сундуков; что она полна раскаяния и решимости, во имя спасения своей души и души своего отца, пойти по свету босой, прося милостыню и творя покаяние, и что она умоляет чужестранца благословить ее на этот подвиг, взять ее с собой, научить следовать уставу блаженного брата Франциска — смирению и совершенной бедности — и нести людям его учение.
Проповедник стоял неподвижно и молчал. Между тем ее речь, должно быть, возымела на него некое странное действие, потому что Бургундочка почувствовала, как содрогнулись его колени, и увидела, как судорожно исказилось его лицо и как сжались его пальцы, словно впиваясь ногтями в грудь. Девушка, подумав, что так она скорее убедит странника, простерла к нему руки и зарылась лицом в его рясу, орошая ее горючими слезами. Постепенно руки странника ослабевали, и наконец он, склоняясь к девушке, открыл ей свои объятия. Но вдруг, весь затрепетав, отпрянул в сторону и оттолкнул ее от себя с такой силой, что она чуть не покатилась по полу. Голова Бургундочки ударилась о каменные плиты, а странник, осенив себя крестным знамением и воскликнув: «Защити меня, брат Франциск!» — выскочил в окно и в мгновение ока исчез из виду. Когда Бургундочка поднялась с полу, потирая ушибленную голову, единственное, что напоминало о страннике, была смятая соломенная подстилка.
