Энн Райс - Черная камея
Через две недели Пэтси вернулась домой в новом фургончике, на бортах которого уже было выведено ее имя. Они с Сеймором выгрузили оттуда новую ударную установку и новую электрогитару. Запершись в студии, они начали репетировать. Сразу стало ясно, что динамики у них тоже новые.
Папашка был в курсе происходящего, потому что Жасмин и Лолли торчали у задней двери, затянутой сеткой, и комментировали каждый шаг Пэтси. Когда вечером она проходила через кухню после ужина, он схватил ее за руку и потребовал ответа, откуда взялись деньги на все эти покупки.
Он хрипел, оттого что давно не разговаривал, и выглядел чуть заторможенным, однако кипел от ярости.
Последовавшая затем ссора была самой жестокой из тех, которые когда-либо вспыхивали между ними.
Пэтси выложила прямо, что продала все полученное от Милочки наследство, включая свадебное платье, фамильные украшения и памятные вещи, а когда Папашка набросился на нее, вновь схватила большой нож.
"Ты швырнул все это в мою спальню! – вопила Пэтси. – И велел вывезти все и распихать по моим кладовкам, словно хлам".
"Ты продала свадебное платье матери! Ты продала бриллианты! – ревел Папашка – Чудовище! Тебе вообще не следовало появляться на белом свете!"
Я бегал между ними и умолял прекратить шум, не то их услышат постояльцы. Папашка покачал головой и вышел через заднюю дверь. Он направился к флигелю, и позже я видел, как, сидя в кресле-качалке, дед курит, уставившись в темноту.
Что касается Пэтси, она собрала кое-какие вещи в спальне в особняке, где жила время от времени, и потребовала, чтобы я ей помог переехать, а когда я, не желая, чтобы нас видели вместе, отказался, обозвала меня избалованным отродьем, неженкой, Маленьким лордом Фаунтлероем[17] и голубым.
"Родить тебя было не моей блестящей идеей! Следовало бы от тебя избавиться! – проорала она через плечо, направляясь к лестнице. – Чертовски теперь жалею, что поступила не так, как хотела".
В эту самую секунду мне со стороны показалось, будто мать споткнулась о собственные ноги. На мгновение рядом с ней появился Гоблин, который, стоя к Пэтси спиной, улыбался мне. Громко охнув, она уронила ворох одежды и чудом не упала с верхней ступеньки. Я рванулся, чтобы ее поддержать, но она повернулась, и во взгляде ее было столько злости, что я в ужасе понял: она споткнулась не случайно – это было делом рук Гоблина.
Меня как громом поразило. Быстро подобрав одежду, я сказал, что провожу Пэтси. Никогда не забуду выражение ее лица, в котором смешались настороженность, взволнованность, зловещее уважение и презрение. Но что творилось в ее душе – не знаю.
Я вдруг испытал страх перед Гоблином. Испугался того, что он мог совершить.
Я помог Пэтси погрузить все вещи в фургон, чтобы Гоблин понял, что я не желаю ей зла. Пэтси уехала, объявив на прощание, что никогда не вернется, но, разумеется, вернулась через три недели и потребовала, чтобы ее пустили пожить в особняк, потому что деньги кончились и ехать ей больше некуда.
Как только Пэтси, по моим расчетам, отъехала на безопасное расстояние, я призвал Гоблина к ответу. Но никакой реакции не добился. Похоже, он где-то прятался, но, когда я поднялся к себе и сел за компьютер, Гоблин схватил мою руку и напечатал: "Пэтси сделала тебе больно. Мне она не нравится".
"Это не означает, что ты можешь причинять ей зло", – написал я и в подтверждение произнес те же слова вслух.
Моя левая рука тут же принялась энергично печатать.
"Я заставил Пэтси замолчать" – таков был ответ.
"Ты чуть ее не убил! – возразил я. – Никогда больше не смей причинять людям зло. Это не шутки".
"Не шутки, – написал он. – Она перестала делать тебе больно".
"Если ты будешь вредить другим людям, я перестану тебя любить", – пригрозил я.
В комнате повисла холодная тишина, а потом Гоблин выключил компьютер и обнял меня – тепло и ласково. Мне вдруг стало противно, оттого что его объятие оказалось таким приятным, а еще я внезапно испугался, что оно вот-вот может превратиться в эротическое. Прежде я не испытывал таких опасений.
"Пэтси назвала меня голубым. Может, так оно и есть? – подумал я. – Может, во мне действительно присутствует нечто подобное, а Гоблин это знает? Мы ведь все время вместе".
Страх смертного греха полностью завладел мною.
"Не грусти, Гоблин, – прошептал я. – В нашем доме и без того поселилась печаль. А теперь ступай, Гоблин. Ступай и дай мне подумать в одиночестве".
Впоследствии Пэтси больше никогда не смотрела на меня так, как смотрела прежде, но я не хотел признаваться в том, что имею отношение к происшествию на лестнице, поэтому не мог спросить ее, что она тогда почувствовала.
Тем временем все в доме знали, что каждое утро ее рвет в ванной комнате, а еще у нее появилась привычка слоняться по кухне, повторяя, что вся еда ей отвратительна. Папашка, согнанный с привычного места за столом, проводил теперь долгие часы во флигеле.
Он не разговаривал с рабочими – вообще ни с кем не разговаривал, а только смотрел телевизор и пил пиво, но на самом деле ничего не видел и не слышал.
Затем однажды вечером, когда Пэтси приехала поздно и, войдя в кухню, объявила, что больна и Жасмин должна приготовить ей поесть, Папашка уселся за стол напротив дочери и велел мне убираться вон.
"Нет уж, позволь ему остаться, если собираешься со мной разговаривать, – сказала Пэтси. – Ну, выкладывай".
Я не знал, что делать, поэтому вышел в коридор и прислонился к косяку, откуда мог видеть лицо Пэтси и затылок Папашки и слышать каждое произнесенное слово.
"Я дам тебе за это пятьдесят тысяч долларов", – сказал Папашка.
Пэтси смотрела на него не меньше минуты, а потом спросила: "О чем ты?"
"Я знаю, ты беременна, – сказал он. – Пятьдесят тысяч. И ты оставляешь ребенка здесь, с нами".
"Ты безумный старик, – усмехнулась она. – Тебе шестьдесят пять. Что ты собираешься делать с младенцем? Думаешь, я соглашусь снова пройти через все это за каких-то пятьдесят косых?"
"Сто тысяч долларов, – спокойно продолжал Папашка, а потом вдруг прошипел: – Двести тысяч долларов, Пэтси Блэквуд. Получишь их в день, когда ребенок родится и ты подпишешь отказ от него, передав на мое попечение".
Пэтси вскочила из-за стола и резко отпрянула, злобно глядя на отца.
"Какого черта ты не сказал мне об этом вчера? – завопила она, сжав кулаки и топая ногами. – Какого черта ты не сказал мне об этом сегодня утром? Безумный старик! Будь ты проклят!"
Она повернулась и выскочила из кухни, хлопнув дверью с натянутой на ней сеткой, а Папашка уронил голову на грудь.
Я зашел в кухню и постоял с ним рядом.
"Она успела от него избавиться", – произнес он, не поднимая головы.
