Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 1
— Далеко еще? — на выдохе промолвила Кэт.
Катерина молчала. Что тут скажешь? Свою жизнь ты уже прожила, а сколько тебе посмертья дадено — не нам решать? И потом, откуда ей, Кате, знать наверняка: это — их общее посмертье?
Катерина выпрямила ноющую спину, размяла ладонями окаменевшую от напряжения поясницу, огляделась. Бескрайняя долина, вымощенная круглыми валунами, словно мостовая в городе великанов. Ни лесов, ни полей, ни дорог — от горизонта до горизонта сплошные выгнутые спины каменных рыб, косяком идущих на небывалый нерест… Катерина опустила глаза: между камнями черными беззубыми ухмылками щерятся узкие провалы, незаметные для великаньей ноги и смертельно опасные для человечьей — соскользнет ступня в расщелину и хрусть!
Тоскливый вздох растаял в синем равнодушном окоеме. Должно быть, для тех, кому не приходится мерить долину шагами, пейзаж красив. Летишь себе в поднебесье, снисходительно поглядывая вниз на белесое каменное плато с черным узором стыков — и лениво размышляешь, на что оно похоже.
На мозг, на что же еще. Извилины и бугры, бугры и извилины. Ползут по ним две неповоротливые увечные мыслишки — Катя и Кэт, несут на себе неведомое бремя. Целую вечность ползут. А зачем? Ради какой такой высшей цели? Или наоборот, цель у них самая низменная — спасти свою шкуру, выбраться из бесприютной каменной ловушки на зеленые заливные луга. Да есть ли они, луга? Существуют ли в этой вселенной? Из поднебесья хорошо видно, как далеко простирается великанья мостовая. Жаль, что никакая сила не поднимет Катю и Кэт на небеса.
— А-ах-х! — попутчица Катерины, похоже, совсем плоха. Падает без сил на колени и, сползая назад, к расщелине, пытается уцепиться за выемки в камне, гладкие и неприметные, не предназначенные для человеческих рук.
Ничто здесь для людей не предназначено. А для кого предназначено? Для прогуливающихся великанов? Для пролетающих драконов? Некогда об этом думать. Катя протягивает руку, перехватывая запястье Кэт. И немедленно платится за свое участие: ядовитое жало памяти — чужой памяти! — вонзается в ладонь изнутри…
Хорошо хоть новая порция воспоминаний из жизни Кэт не причинит Катерине вреда. Душа ее будто ледком подернута, боли не прорваться через анестезию недоумения.
Проникнув в подсознание Кэт, Катерина больше не подменяет чувств уличной девчонки своими. Истинные переживания Китти так же далеки от Катиного понимания, как золотой век пиратства — от миллениума. У Кати кровь приливает к голове от унижений, из которых судьба Кэт состоит целиком, начиная с детства в веселом доме и заканчивая смертью на виселице. Зато сама жертва, подобно многим другим жертвам, нанесенного ущерба не замечает и на палачей не гневается. Катерину мучает мысль, что родители могут продать свое дитя в рабство и забыть о нем навсегда — ну а предмет купли-продажи не видит в совершенной сделке ничего постыдного. Катя с ужасом представляет себе чувства маленькой девочки, подвергнутой грязным домогательствам — а тем временем девочка, созревшая рано, как все сироты, досадует, что нет у нее защитника-сутенера, вот и приходится отдаваться задешево, а то и вовсе бесплатно. Катерину передергивает от жестокого отношения к падшим женщинам — но женщина, не знавшая других отношений, считает достоинство пустым сословным капризом. И даже пытки делит не на жестокие и терпимые, а на привычные и незнакомые.
И Катя отступается, поняв: жалость ее смешна и бессмысленна для шлюхи XVIII столетия. А главное, не туда направлена.
Эмансипированная женщина Катерина, оказывается, сочувствовала не тем бедам, которым стоило сочувствовать. Не грязная, всеми презираемая участь продажной девки мучила Кэт. Не бесчисленные мужские тела, воняющие потом, спермой и гнилыми зубами. Не синяки и кровоподтеки, оставленные насильниками. Не вечная боль от разрывов и зуд в потайных местах. Не жгучие мази невежественного лекаря, делающие скверную болезнь еще сквернее, а нежеланный секс еще нежеланнее.
Кэт страдала от безвестности.
И от безысходности.
Девчонка была карьеристкой и мечтала выбиться в дорогие куртизанки. А вокруг царила мода на знойных женщин с примесью дурной — одуряющей — дурманящей — крови, индейской или негритянской. Множество слов родилось на свет, дабы во всех тонкостях описать состав этой жидкости: «Креолами называют родившихся от испанца и американки и наоборот; метисами или тумами — от испанца и индианки; кастисами и терцеронами — от метиса и метиски; квартеронами — от негра и испанки; мюлатрами — от негритянки и европейца; грифами — от негритянки и мюлатра; самбами — от мюлатрки и индейца; кабрами — от индианки и самбоинца…»[32] Преступники, еще только заселявшие Новый Свет, и местные богачи, уже пустившие длинные родовые корни, предпочитали порочных полукровок. Кому была нужна блеклая, неразвитая плоть Кэт, ее холодность в странном сочетании с развращенностью, ее повадки дрессированного зверька, ненавидящего своих хозяев?
Нашлись бы любители, ой нашлись, усмехнулась Катя. Любители капризных маленьких девочек, топорно кокетничающих и неумело огрызающихся. Достаточно было разодеть юную Китти в золотистые шелка, взбить осенней копной ее мягкие рыжеватые косы — да и представить девчонку толпе нуворишей, замученных ностальгией по Европе, по родным франциям-голландиям. Что ж ты не расстаралась для наперсницы, Мама Лу, не пристроила ее на зависть товаркам? Ах, ну да, ты же богиня! Ты решила в корне поменять судьбу жалкого создания, отправив Кэт путешествовать по морям-по волнам в компании Камня. Сделала вид, будто не ведаешь о глупости людской, не знаешь, как мы упускаем подаренный судьбою шанс, когда некому рассказать, в чем этот шанс заключается.
Вот почему Кэт даже не сожалеет о том, что могла бы владеть… если не миром, то целым островом. Или архипелагом. Стоило лишь отказаться от намерения стать дорогой куртизанкой — такой, которая при случае и за леди сойдет. Твоя любимица, Ма, всегда была слишком глупа, чтобы найти применение Глазу бога-ягуара, по сути, древнему оружию массового поражения. Ну а ее преемница, Катерина — намного ли сложнее? Чем ее обиды отличаются от обид Китти-Кэт?
* * *Что там, в очередной дозе ядовитых воспоминаний трехсотлетней выдержки? Плосконосая девица с оливковой кожей и жесткими, точно проволока, волосами, показывает всем аляповатую брошь из драгоценных камней, самодовольно журча:
— Мои рубины, мои рубины…
Пигалице Кэт хватает одного внимательного взгляда, чтобы расхохотаться:
— Рубины? Какие рубины, Льомира! Это дешевые бразильские турмалины. Их прогревают в печи, чтобы красные стали краснее, а зеленые — зеленее. И дарят легковерным бабам за настоящие камни!
