Карина Сарсенова - Хранители пути
— И Шалкара тоже? — сдвинув брови, угрожающе вопросила Елена.
— И Шалкара… — рассеянно улыбнулась Меруерт. — И остальных. Не знаю, как это выразить… Это похоже на…
— На последствия амнезии, — ехидно процедила Камилла сквозь безукоризненно белые зубы, лениво потягивая ядовито-зеленый коктейль из неоново-красной трубочки.
— Тихо, — строго шикнула на нее Елена и смерила развалившуюся на стуле мулатку гневным взглядом. — Тебе нельзя пить! Да еще днем! Ты опять пойдешь вразнос!
— Можно, — безапелляционным тоном заявила Камилла. — Мне разрешили.
— И кто, скажи на милость? — сверкая глазами, прошипела Елена.
— Шалкар разрешил, — оскалив зубы в наглой усмешке, выпалила Камилла. — Сказал, что я сама должна чувствовать, когда мне что можно или нельзя. Что я несу ответственность за свой выбор. Сказал, что если мне хочется пить, значит, можно. Сказал, что доверяет мне.
Захлопав глазами, Елена с непонимающим видом созерцала насмешливую улыбку молодой певицы.
— Но вы правы. Когда я пою, страх проходит, — совершенно не воспринимая происходящее вокруг, продолжала жить своей обособленной жизнью Меруерт. — Но вы знаете, оттого, что во время пения страх проходит, я боюсь еще сильнее… Ужас какой-то… Замкнутый круг…
— Так чего же ты боишься? — осмелев от выпитого и от растерянности Елены, выкрикнула Камилла.
— Я боюсь… того, что случается во время пения, — глядя в одной ей видимые дали, поделилась переживаниями Меруерт. — Когда я пою… — оказавшись в разреженной атмосфере чужого непонимания, девушка тяжело задышала и умолкла, мучительно подбирая слова. — Я не узнаю себя. Или узнаю… Да, страх проходит, но то, что открывается за ним, пугает меня еще больше.
— Но если тебя пугает не сцена, — теряя терпение, подытожила Елена. — Тогда что? Чего ты боишься до потери сознания, так сильно, что тебя чуть не силком приходится тащить к микрофону?
— Я боюсь… Себя… — подняв голову и в упор глядя на Елену, ответила Меруерт.
Глава 11
Абсолютная тьма
Пустыня дышит — такое словосочетание Анника часто слышала, просматривая телепередачи о жизни на земле. Земля… Как давно она там не была… Или совсем недавно… Погрузившись в воспоминания о недавней прошлой жизни, девушка не сразу услышала оклик Амелии, густым белоснежным туманом вставшей у нее на пути.
— Анника! Вернись в себя! Давай же!
Испуганно вскинув глаза, Анника тут же зажмурилась, закрываясь от раскаленного песчаного облака, бросившегося ей в лицо.
— Пустыня дышит! — она едва разбирала слова Амелии, чей голос с трудом продирался сквозь низкий рев надвигающейся песчаной бури.
— Слышу… И правда дышит… — прошептала побледневшая девушка. — Никогда бы не подумала, что она ТАК дышит…
— Небо! Луна! — голос ангела наконец прорвался в сердце подопечного ей человека и рассыпался там тревожным звоном. Подняв голову, Анника с ужасом смотрела на разверзшийся над горизонтом катаклизм.
Черные тени заполнили почти всю поверхность ночного светила и, не находя на нем места, тягучими, но гибкими струями переливались на линию горизонта. И без того нечеткая, она расплывалась под опутывающей небо могильной тьмой, и тяжелая несусветно огромная Луна неуклонно проседала в расширяющийся под ней пунктирный разрыв. Не в силах отвести глаз от угрожающего величия этого неземного зрелища, Анника наблюдала, как, вероятно, под весом скопившегося в Луне мрака линия горизонта сворачивалась вокруг светила, превращаясь в странное его окаймление.
— Что это такое? — не разжимая губ, про себя вопросила девушка.
— Это Дамбалла набрал свою силу. Мы находимся в глубине его сознания, в его душе. Сейчас он весь сконцентрирован на одной-единственной мысли или намерении, которое он постоянно удерживает в своем сердце. И мы не можем сопротивляться ее силе…
— Нет! Мама! Помогите! — с диким воплем Анника кинулась бежать по песку от языков абсолютной тьмы, протянувшихся к ней по барханам от безнадежно черной Луны. Переливаясь с темнеющего неба на багровый песок, они то перемещались по нему стремительно, словно змеи в броске, то просачивались под песчаную кожу огненной пустыни, двигались под ней, оставляя на поверхности множество крошечных, возникающих один за другим, черных смерчеобразных воронок. И каждое их движение, как и все они вместе, были устремлены к одной цели — к Аннике.
— НЕ-Е-Е-Е-ЕТ! — пронзительно заверещала девушка, когда щупальца смертельной тьмы настигли ее. Вмиг почерневший под ее ногами песок забурлил, закрутился уходящим вниз бурлящим потоком. И на ее фоне особенно была заметна широкая полоса яркого света, окаймлявшего хрупкий девичий силуэт. Подняв к небу тонкие бледные руки, Анника исчезла в вихре неумолимого мрака.
В последнее мгновение Амелия, вырвавшись из захвата набросившейся на нее соседней тьмы, успела нырнуть в смыкающуюся над головой ее подопечной могильную бездну.
Мир снова превратился во что-то иное. Сколько же его форм ей суждено пройти… Лишившись почвы под ногами, Анника с бешеной скоростью полетела сквозь кромешно черную пустоту, обступившую ее со всех сторон… Кроме пустоты вокруг ничего не было, но Анника явственно ощущала ее наполненной какой-то диковинной, пугающе незнакомой, чужеродной и непостижимой жизнью. Тьма пульсировала и двигалась, дышала и была нашпигована незнакомыми звуками, больше похожими на переполненное эмоциями молчание… Ощущение, что она находилась внутри чудовищного животного, усиливалось с каждым мигом… Время стало таким невероятно плотным, но текло почему-то не вне, а внутри ее души… Мгновения рождались из ее сердца тяжеловесными крохотными комками сверхплотной материи, и каждое новое рождение порождало страдание во всем ее существе… Часы нового бытия тикали внутри ее сердца, отдаваясь болью в его биении, сплетаясь с ним, заменяя его… И когда страдание стало невыносимым, Анника, до сих пор не проронившая ни звука, истошно и отчаянно закричала.
— Давай, девочка, поднатужься! — полный пожилой мужчина в ослепительно белом халате навис над ней огромной ледяной скалой. Яркий свет ламп безжалостной резью врывался в привыкшие ко тьме глаза. Вцепившись в чью-то руку, Анника, лежащая на спине, продолжала неистово вопить. Ее голые, согнутые в коленях ноги беспомощно елозили по противно холодной поверхности.
— Анника, дыши глубже! — грудной голос дородной медсестры окутывал пеленой теплого покоя…
— Что-то не та-а-ак… — оглядев раскоряченную роженицу, нараспев предположил молодой усатый мужчина, чью статную фигуру не скрывала, а подчеркивала умышленно тесная медицинская униформа. — Сдается мне, что ребенок лежит поперек.
