Карина Сарсенова - Хранители пути
— Анника, дыши глубже! — грудной голос дородной медсестры окутывал пеленой теплого покоя…
— Что-то не та-а-ак… — оглядев раскоряченную роженицу, нараспев предположил молодой усатый мужчина, чью статную фигуру не скрывала, а подчеркивала умышленно тесная медицинская униформа. — Сдается мне, что ребенок лежит поперек.
— Щипцы? — с автоматической готовностью кинула медсестра.
— Ага! — засунув руку внутрь верещащей Анники, изрек пожилой эскулап. И, метнув неодобрительный взгляд на чересчур торопливого коллегу, сухо констатировал, — плод лежит нормально.
Взглянув на указания непрестанно пикающего компьютера, снял и бросил в лоток использованные перчатки.
— Сама не родит. Нижнее давление падает. Почки не выдержат нагрузки. Анестезиолога вызывайте, быстро. Везите ее в операционную. Будем кесарить.
— Проснулась, девочка моя! — визгливый женский голос ворвался в сознание нежданным весельем. — Поздравляю! Девочку родила. Посмотреть хочешь? Сейчас принесу!
Не эта тирада, но громкий стук закрывшейся двери заставил ее частично прийти в себя. С трудом, словно против своей воли, открыв глаза, Анника с изумлением оглядела залитую полуденным солнечным светом холодную больничную палату.
— Вот, полюбуйся на своего первенца! — резкий как скрежет электродрели голос снова безжалостно ввинтился в мозг. Непонимающим взглядом Анника уставилась на жалобно пищащий сверток на руках у молодой розовощекой девицы.
— К груди приложи. Молока дай ей! Голодная же девчонка! — продолжая неумолимо веселиться, выпалила медработница и небрежно ткнула сверток в грудь обомлевшей Анники.
— Эх, ты… Не поняла еще, что мамой стала… — снисходительно ухмыльнувшись, девица лихо выпростала грудь Анники из безразмерной больничной рубашки и вложила онемевший сосок в раскрывающийся в беззвучном плаче младенческий ротик. — Наберется сил, закричит, уж держись! — самодовольно сообщила она новоиспеченной матери, придерживая жадно сосущего молоко новорожденного человека.
Слушая звуки удаляющихся по коридору шагов и ощущая на своей груди недавние, исполненные такой настоящей жизни, младенческие прикосновения, Анника, неотрывно глядевшая в пустой белый потолок, вдруг неудержимо разрыдалась. Счастье, безусловное, абсолютное счастье, рождалось каждой клеточкой ее тела. Счастья было настолько много, что уместить все его в одной хрупкой человеческой душе не представлялось возможным… Переполненная осознанием своего материнства, Анника рыдала, с новой слезинкой отпуская из себя на необозримые просторы внешнего мира излишнее, не вмещающееся в ней счастье…
— И чего это мы такие счастливые? — опасно вкрадчивый мужской голос проник в напоенную безмятежностью тишину ее сердца. По телу прошла крупная ледяная дрожь. Распахнув глаза, Анника скривилась от жгучей боли: чужое враждебное внимание жадно въедалось в каждую пору ее кожи…
— О, прости, что спугнул твой кайф! — презрительно скривив тонкие губы, Геннадий сверлил ее немигающим пристальным взглядом.
— Гена… — испуганный шепот Анники походил на безжизненный шелест жухлых осенних листьев.
— Кому Гена, а тебе Геннадий Андреевич, — недобро усмехнувшись кончиками губ, жестко оборвал ее Геннадий. — Ты зачем, сука, из группы сбежала? Или я тебе мало уроков преподал? — в узких зрачках Геннадия сверкнула багровая молния.
— Я… не сбежала… — почти онемев от неподъемного, точно могильная плита, чувства глубокой безысходности, еле слышно прошептала Анника, вжавшись в подушку. — Я отдохнуть решила.
— Отдохнуть? — картинно вскинув тонкие брови, язвительно переспросил Геннадий. — От чего же, интересно?
— От работы… — комкая бесчувственными пальцами больничную простыню, простонала Анника.
— Ты, дрянь, на отдых права не имеешь, пока я не разрешу! — приподнявшись с оседланного стула, выплюнул ей в лицо Геннадий.
— Имею! — поднявшись на подушке, загнанная в угол невыносимым отчаянием, закричала девушка. — Имею, сволочи вы все! Я так больше не могу! Я сказала тебе! Я сказала, что беременна! А ты заставлял меня трахаться с ними, урод! Я чуть ребенка не потеряла! НЕНАВИЖУ!!!
Дневные лучи весело плясали по обезумевшему лицу Анники, распадаясь на миллионы солнечных зайчиков в ее остекленевших от боли глазах. С хрипом вбирающая в себя воздух, она валялась на полу, с ненавистью глядя на поднимавшегося на ноги Дамбаллу. Ставя на место сшибленный в схватке стул, он методично стирал с расцарапанного лица крупные капли густой багровой крови. Облизав окровавленные пальцы, Геннадий равнодушно усмехнулся.
— Ах, так… Ну, в таком случае, Анника Сергеевна, я вынужден прибегнуть к крайней мере… Ребенка, говоришь, чуть не потеряла… — буравя злобным взглядом палатное пространство, он отряхнул с колен больничную пыль.
— Нет! — холодея от захлестнувшего ее дурного предчувствия, завопила Анника. — Не смей!
Желание жить — оно проявляется не только в инстинкте самосохранения, но и в намерении спасти другую жизнь. Продлиться в ином существе, заполнить его душу пусть и бессознательной, но памятью о себе, оставить в этом мире хоть частичку своего духовного света… Желание выжить — оно столь же сильно, как и стремление умереть во имя сохранения близкого тебе бытия…
Преодолевая оглушающее сознание головокружение, Анника поползла к двери так быстро, как она могла. Но, увы, наша скорость — это всего лишь отраженная в наш мир своевременность или запоздалость принятых или непринятых решений. Наверное, судьбоносный выбор Анники был сделан намного раньше ее нынешней попытки предотвратить неминуемое…
— Гена, нет… — обессилено шептала она в плотно захлопнувшуюся дверь. — Остановись… Может быть, это твой ребенок!
Все на свете зависит от контекста ситуации. Так, иногда тишина — основа просветления, а порой она — путь в личный ад…
Рыдая, Анника опустилась на холодный больничный пол.
— Слышь, Светка, — величавым кораблем плыла между лоточками с новорожденными дородная медсестра. — Ты номер восемнадцать не видела?
— А, это та девчонка, которую кесаревым родили? — не прерывая процесса раздевания ожесточенно орущего младенца, вопросила розовощекая девица.
— Она самая, — сложив на внушительной груди пухлые руки, согласилась ее напарница. С сомнением оглядывая лотки с младенцами, она недоумевающе крутила головой. — Не могу взять в толк, куда она делась.
— А что такое? — кинув на пол полностью использованный памперс, девица принялась туго пеленать непокорного ее воле ребенка.
