Ли Майерс - BRONZA
– Сейчас же развяжи меня! Слышишь! – дернул он руками.
Сдирая кожу, веревки больно врезались в запястья.
– Нет. Не хочу, чтобы ты снова умер у меня на глазах. И начал жить заново, забыв обо всем…
По бледному лицу Марка пошли красные нервные пятна. Зачем эта скотина напоминает ему о том, что и так никогда не забудешь?!
– Ненавижу! – произнес он, задыхаясь, глотая слезы.
– Чем удивил… – усмехнувшись, пожал плечами Оуэн, но теплота из его глаз ушла.
Марк не заметил. Для него тот, как всегда, был самовлюблен, самонадеян и, как всегда, красив. Нахально красив. Его нервы не выдержали.
– Я не хочу тебя видеть! Я не хочу тебя слышать! Я не желаю с тобой разговаривать! Отпусти меня! Сейчас же отпусти меня, ублюдок! – орал он срывающимся на визг голосом, вырываясь изо всех сил. Но истощенное многолетней голодовкой тело лишь слабо трепыхалось на кровати.
Оуэн прижал брата за плечи.
– Прекрати истерику! Немедленно! – потребовал он. – А то и ноги привяжу!
Угроза возымела действие. Оказаться настолько беспомощным, когда рядом коварный, непредсказуемый Ивама… Притихнув, Марк сполз под одеяло.
– Отпусти, я хочу уйти… – глухо попросил он. Из-под одеяла выглядывал только кончик носа и сердито-блестевшие черные глаза.
– Куда ты пойдешь, глупый? Без Силы… слабый, больной, – спросил Оуэн, красиво изогнув бровь. – Ты хоть представляешь, что творится в стране, где ты сейчас живешь? Да первый же патруль, на который ты нарвешься, поставит тебя к стенке! С такой внешностью здесь сажают в концлагерь и отправляют в крематорий! – он был сказочно терпелив, пытаясь объяснить брату существующий порядок вещей. Но Марк не слушал его, да и просто не понимал, о чем идет речь.
– Мне все равно… Я хочу уйти… – заладил он свое.
– Дурачок! Я никуда тебя не отпущу. Ты останешься здесь, со мной. Только я могу защитить тебя!
– Что? Защитить?! Меня? – вытаращился на него Марк. – Лжец! Да ты один причинил мне столько страданий! Ты обманул меня! Ты соблазнил Эльзу! Ты убил меня! Ты…
Он не смог произнести этого слова. Зажмурившись, с головой спрятался под одеяло. Чтобы не слышать собственного крика. Чтобы не видеть, как Ивама, заламывая ему руки, наваливается на него всей тяжестью…
Очнувшись, Марк помнил все, что случилось с ним до момента, когда он воткнул себе в горло нож, и ничего, что было после. А картина насилия, стоявшая перед глазами – она была такой яркой, такой отчетливой. Не верилось, что все произошло не сейчас.
– Никогда не прощу тебе этого! Никогда! До конца моих дней! – показался он из-под одеяла.
– До конца твоих дней? – улыбнувшись, переспросил Оуэн и вздохнул. – Значит, целую вечность…
Но, кажется, это его нисколько не огорчило.
– Хорошо, обсудим и это тоже, за обедом. Нам о многом нужно поговорить. Ты должен все узнать. Если и тогда ты захочешь уйти, я отпущу тебя! – пообещал он, даже не думая выполнять свое обещание.
Марк посмотрел на него с сомнением. Оуэн сидел на кровати нога на ногу, обхватив руками колено. Военные галифе с офицерскими сапогами слегка удивили, но сочетание белого свитера и черных галифе смотрелось здорово. Марк фыркнул. Завистливо. «Ну, конечно… это же Ивама! У него все должно быть особенным, даже военная форма!»
– Я не хочу есть! – солгал он, отворачиваясь.
– Повернись обратно! Я не намерен разговаривать с твоим затылком!
– Вот и прекрасно! Не разговаривай! – буркнул Марк.
Лежать на боку, с вывернутой за спину рукой (дальше не пускала веревка), было не очень удобно, зато перед глазами перестала маячить одна самодовольная физиономия. «Зови меня просто дядей! Как же… Ивама! Чертов лжец!»
Схватив за плечо, Оуэн резко развернул Марка к себе. Стиснул пальцами лицо, вдавил головой в подушку.
– Не смей отворачиваться! Никогда не смей от меня отворачиваться! – произнес он с нажимом. Глаза злые, смотрят холодно.
Ощутив исходящую от него опасность, Марк испуганно сжался.
– Не отворачивайся! – еще раз сунув брата головой в подушку, Оуэн отпустил его. Встал с кровати.
Марк не сводил с него круглых, перепуганных глаз пойманного крольчонка. А тот и сам не понял, что же так разозлило его.
– Не хочешь обедать, не надо, – уже спокойно заметил Оуэн, направившись к двери.
Марк тут же отвернулся. По щекам потекли слезы. «Вот и убирайся… Не хочу тебя видеть…» – скорчившись в неудобной позе, беззвучно плакал он, не понимая, зачем ему эта ненужная жизнь. Зачем вообще жить, если в сердце не осталось ничего, кроме ненависти. Подтянул колени к животу и невольно застонал: «Мое сердце лопается от переполнившей его ненависти… Кто-нибудь, приди и убей меня…»
Сложив руки на груди, Оуэн стоял, прислонившись плечом к дверному косяку. «Глупый, упрямый мальчишка, ничего не понимающий, ничего не желающий понимать! Даже если я сожму тебя в своих объятиях до боли… Нам все равно не стать единым целым…» – думал он, прислушиваясь к глухим из-под одеяла рыданиям. В глазах его стыла та самая странная печаль.18 глава
Водитель небольшого грузовичка, напевающий легкомысленную, довольно похабную песенку о неверной жене мельника, резко затормозил. Сердце от страха ушло в пятки. Обогнавший его на приличной скорости автомобиль вдруг завилял впереди по скользкой дороге и съехал к обочине, визжа тормозами.
Из машины выскочил офицер в черной форме СС. На ходу стаскивая с себя добротный, отделанный белым мехом кожаный плащ, швырнул его в мокрый снег на асфальт и принялся остервенело топтать сапогами. При этом молодой человек так грязно ругался, что водитель покраснел. За свою добропорядочную жизнь ему не приходилось слышать и половины таких ругательств. А эсэсовец, выбросив плащ в кювет, забрался обратно в машину, не забыв со злостью несколько раз хлопнуть дверцей.
Испытывая страх, к которому все больше примешивалось удивление, водитель пикапа мерз в остывающей кабине, дожидаясь, не поедет ли тот дальше. Но «майбах» с включенным мотором продолжал стоять на месте. Он покачал головой. Черные мундиры… в этой стране им было позволено ВСЕ! И этот отчего-то взбесившийся мальчишка мог пристрелить его как собаку просто потому, что был не в духе.
Снова покачав головой, водитель осторожно сдал пикап назад. Развернувшись, можно сказать, «на цыпочках», тронулся в обратный путь, до развилки. Рискуя застрять в какой-нибудь канаве на грунтовой дороге. Но у него была семья и, не зная, что так взбесило эсэсовца, рассудил, что лучше буксовать где-нибудь в грязи, чем получить пулю в лоб.
А Герхард, навалившись грудью на руль, обхватив его руками, плакал злыми ревнивыми слезами. Потому что еще сегодня утром, до поездки в ту злосчастную психушку, он был абсолютно счастлив. Потому что у него было все, что он хотел в этой жизни. У него был Генрих.
Неужели время, что они провели вместе, оказалось ложью? Неужели он просто играл его чувствами? Неужели он совсем не любит его? Мысли, несущие смятение в душу, полоснули по сердцу острыми когтями тревожного предчувствия. Неужели их встреча, перевернувшая всю его жизнь, – не подарок судьбы, как он считал все эти годы?
