Джоанн Харрис - Страхослов
Это удивило его. И это уж точно удивило меня.
– Ладно, ладно… – Он повесил трубку.
Я позвонил в Ирвинг-хаус и договорился о встрече с Лейлой в полдень, объяснив, что я родственник ее близкого друга и должен ей кое-что сказать. Сестра-распорядительница была любезна, но в ее голосе звучало сомнение: она объяснила, что Лейла «сейчас не очень много общается». Я сказал, что все понял, и лишь потом задумался, что же, собственно, ей скажу. Повинуясь наитию, я взял с собой ее портрет работы дяди.
Сейчас я мало что помню о путешествии в Нортвуд и о том, как меня встретили в Ирвинг-хаус. Я помню все с момента, когда уже шел по коридору к комнате. Я нес картину. Медсестра постучала в дверь.
– Лейла? К тебе кое-кто пришел.
Слабый голос из-за двери послужил разрешением войти. Комната была обставлена в тех безжизненных тонах – бежевый, кремовый, бледно-розовый, – которые считаются подходящими для подобных мест. Я заметил в комнате очень мало личных вещей ее обитательницы, сидевшей в кресле у окна в домашнем халате с накинутым на колени вязаным пледом. На улице было солнечно, но фигура женщины была частично скрыта тенью. Окно было наполовину зашторено, чтобы защитить ее от солнца.
– Боюсь, сегодня Лейле нехорошо, – сказала медсестра. – Но я оставлю вас наедине. – И тем елейным голосом, которым часто говорят с больными, она добавила: – Лейла, у тебя сегодня посетитель.
Лейла подняла глаза, в ее взгляде было легкое удивление. Сестра нас оставила.
Лейла была удивительно похожа на свои фотографии времен шестидесятых, только ее волосы поседели. Вокруг глаз и рта пролегли тонкие, едва заметные в приглушенном свете морщинки, как это часто бывает у женщин с очень светлой кожей. Слегка приоткрытые губы все еще были розовыми и красивой формы. Пустота во взгляде показалась мне знакомой. Она пока оставалась стройной, но ее глаза уже запали в глазницы и под ними пролегли темные круги. Чем-то она напоминала создание моря – белесые волосы и кожа. Она походила на выброшенную на берег русалку.
– Здравствуйте, – сказала она. Ее голос был едва ли громче шепота.
Я начал объяснять, кто я такой. Она слушала, глядя на меня пустыми глазами. Ее лицо ничего не выражало, но когда я впервые упомянул имя дяди Хьюберта, она произнесла:
– Нет.
Тихо, но отчетливо.
Я упомянул его снова.
– Нет, нет, нет. – Чуть громче.
Я сказал ей о картине. Я повернул ее к креслу, чтобы женщина могла ее видеть.
– Нет, нет, нет, нет, нет! – Еще громче.
Теперь ее руки конвульсивно сжимали подколотники кресла. Она пыталась встать, но ноги были слишком слабыми, чтобы удержать ее.
– Нет, нет, нет, нет, нет… НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Лейла вытянула обутую в тапок ногу и яростно пнула картину. Та опрокинулась и упала на пол, на полотне осталась вмятина. Женщина посмотрела на меня. В ее глазах засветился разум. Они вращались в глазницах, осматривая комнату, жадно впитывая все детали. Из груди донеслось тяжелое дыхание. Голос звучал скрипуче, по-мужски.
– Мне не нужно это дерьмо, – сказала она. – Мне нужна моя чертова камера!
Оп
ОПУСТОШЕ́НИЕ, опустошения, ср. 1. только ед. Действие по гл. опустошить, опустошать. 2. Разорение, разрушение, запустение.
Ближайшая этимология: производное от пу́стошь из пусто́й; пуст, – а́, пу́сто, укр. пусти́й, блр. пусты́, др. – русск. пустъ, ст. – слав. поустъ, греч. ἔρημος, болг. пуст, сербохорв. пуст, пу́ста, пусто, словен. pust, pústa, чеш., слвц. pustý, польск., в. – луж., н. – луж. pusty. Из слав. заимств. лтш. puõsts «пустой, пустынный». Праслав. *pustъ родственно др. – прусск. pausto ж. «дикая (о кошке)», paustre ж. «дикое место».
Синонимы: опустошенность, разор, разгром, погром, пустота, разорение.
Пример: Вы испытываете чувство опустошения и беспредельного ужаса, когда что-то незримое входит в вашу жизнь…
Опустошение. Лиза Татл
Лиза Татл – автор многочисленных рассказов, в том числе удостоившегося Премии Международной Гильдии Ужаса «Сны в чулане». Первый том ее сборника рассказов о сверхъестественном «Чужак в доме» был опубликован в издательстве «Эш-Три Пресс». В издательстве «Флетчер Букс» вышли ее романы «Серебряная ветвь», «Загадки» и первая книга в серии «Йесперсон и Лейн», «Странная история лунатика и вора сознания»[174].
Второго октября 1881 года мужчина по имени Роберт Августус Лоури сидел в своем доме на окраине Покипси, штат Нью-Йорк, и чувствовал себя весьма недурно. Несмотря на то что он не любил предаваться размышлениям о благосклонности судьбы, он вполне был осведомлен о сопутствующей ему в жизни удаче, весьма удовлетворен тем, что имеет, и в то же время предпочитал не разбазаривать свое состояние, а пользоваться обеспечиваемой деньгами свободой для того, чтобы путешествовать, читать и думать, чтобы привносить что-то во вселенскую копилку знаний. Он собирался написать книгу.
И это должна была быть не абы какая книга (к популярным романистам и поэтам Лоури испытывал лишь презрение), это должен был быть значимый научный трактат. Годами он обдумывал этот вопрос, читая разнообразную литературу. Иногда его привлекала классика, иногда философы античности, иногда изучение Святого Писания – с каждой прочитанной книгой у него возникали новые предпочтения.
Этим замечательным днем, предварительно подкрепившись чудесным обедом, включавшим в себя жареную свинину под яблочным соусом, сделанным из плодов, взращенных в его собственном фруктовом саду, Лоури обдумывал недавно пришедшую ему в голову мысль, касавшуюся самой сложной и противоречивой книги Старого Завета. Уже несколько лет он делал заметки касательно Книги Иова. Теперь же, поняв, что раздумьям и заметкам может не быть конца, Лоури думал, что настала пора прекратить колебаться и начать писать.
Лоури пришлось по вкусу это решение. Но затем, в следующий миг, все переменилось. Он почувствовал, что не один. Кто-то – что-то – был в комнате вместе с ним: сущность, не похожая ни на что из того, что он когда-либо встречал в своей жизни, притаилась в углу, источая чистое зло. Едва Роберт Лоури понял это, его охватило ощущение безнадежности, отчаяния столь сильного, что он не смог даже пошевелиться – будто злобная тварь вцепилась в него когтями и по капле выдавливала жизнь.
* * *Минни Лоури очнулась от дневного сна в своей комнате наверху (расположенной довольно странно, так что в ней было пять дверей и ни одного окна) с чувством тревоги и страха. В ужасе она вскочила с кровати и, не озаботившись тем, чтобы зашнуровать корсет или надеть туфли, пробежала через комнату Эммы, выбежала на лестничную площадку, спустилась вниз по ступенькам, пронеслась по коридору вглубь дома, распахнула дверь в кабинет отца и уставилась на открывшуюся ей картину.
