Нана Блик - Наоми
Наоми пока летела, возвращаясь назад, всё время плакала, сожалея об Эмбер, о Харте, их дружбе и вечной любви, вспоминая при этом Маму и дядю Майкла. Та жертвенность, на которую Мама шла ради семьи, и та, на которую пошла Эмбер, были прежде ей чужды, только теперь Наоми начала понимать, что значит любить, только теперь она стала понимать всё значение этого слова, проникая в его глубочайшие мысли и витиеватые коридоры. Какой же глупой была Наоми, лишая кого-то запросто жизни, не понимая, что этот кто-то любит и, наверно, кем-то любим.
Лёгкое свечение стало обретать красноватый оттенок, оповещая Наоми о приближении красной комнаты. Пустота или опустошённость были внутри у Наоми, разрывая сердце некогда бессердечного монстра на куски, чем заставляя стонать и бояться, что игра в возвращение ею проиграна. Десять дверей позади, осталось лишь три, а опыта за спиной столько, что ощущаешь себя не стариком, а вековым трупом, когда к тебе прикасалось нелёгкое бремя не только твоей неудачной жизни, а бремя всей памяти предков, оставляя на душе зазубринки в целый кулак.
Глава 14
Дверь одиннадцатая – «Чужая душа»
Я знаю, как болит душа,
Я часто слышу стон,
Когда живём мы, не дыша,
То слышим только звон.
Когда за моей спиной наконец-то захлопнулась десятая дверь, и я поняла, что красная комната своим показным холодом приветствует меня, я незамедлительно на своих раскосых ногах бросилась на шею к ожидающему меня Лорду. Мои чешуйчатые покрытые слизью руки касались его холодного посиневшего тела, сея внутри меня ледяные мурашки. Лорд молча обнимал меня, давая возможность выплакаться и успокоиться.
– Я так больше не могу, – сквозь слёзы я пыталась хоть что-то сказать в своё оправдание, но слова звучали отрывисто и как-то несвязно. – Какая же глупая я была? Эти люди, эти жизни, это так больно. У меня больше нет сил. Как же я могла считать их пустыми сосудами, никчёмными обывателями, не замечая их живые страдающие души, их самопожертвования, их чувства и поступки? Как же можно было этого не заметить прежде?
– Милая Наоми, просто ты была слишком слепа, – Лорд поглаживал меня по спине, сознательно избегая того места, откуда неожиданно мог появиться мой смертоносный отросток. – Понимаешь, если твоя Мать боролась с человеком внутри монстра, то ты же борешься с монстром внутри человека, а это, моя дорогая, разные вещи. Приручить своего монстра стало возможным только после того, как ты прожила жизни людей, но испытание оно потому и длинное, что осознание обычно приходит до того, как ты войдёшь в заключительную его фазу.
– Лорд, я всё поняла, я не могу, я не пойду! – Упав на колени, я держала его за руки, умоляя пощадить меня. – Лучше Преисподняя, лучше туда, чем ещё раз пережить вот такое. Она же ребёнок, ей было так больно, а я смотрела и ничего не могла изменить. Её желание спасти собаку было так велико, что я и не смогла бы что-либо предпринять вопреки её воле.
– Тебя это не нравится? – Лорд тихо-тихо произнёс фразу, заглядывая мне прямо в глаза, и в тот момент, когда плёнка на них опустилась к нижнему веку, я почувствовала его ледяной взгляд.
– Не нравится? – закричала я, сама не ожидая того, – меня это раздражает!
– И отчего же? – всё тот же надменный и высокомерный тон звучал из его рта.
– От того, что я на такое не решилась бы пойти никогда! – высокие ноты в начале сменились низкими в конце, и я упала на пол, закрывая лицо руками. – Им больно, а они всё равно делают так!
– Наоми, это же люди! У них есть душа, которая и позволяет совершать им такие поступки. Мы – монстры, и по своей природе бездушны, лишь некоторые из нас сохраняют частичку человечности, преобразуя её в некое подобие души. Исключения тоже бывают, но их единицы, одним из таких вот уникумов и является твоя Мать. Лилиан такой родилась, тут уж поделать нельзя ничего. Её двоякое происхождение всегда будет с ней, ты же родилась уже без той доли райской составляющей, ты – истинный монстр, и тебе тяжелее, потому что трудно признать, что кто-то без определённых даров тоже имеет право на своё место под солнцем в этот существующем мире. – Лорд поднял меня с пола и вытер кровавые слёзы с лица. – Ты выполнишь своё испытание уже потому, что так нужно, и потому, что выбора у тебя собственно нет.
– Я всё это знаю, – немного склонив голову книзу, как нашкодивший малолетний ребёнок, я медленно шла к одиннадцатой двери. Чего я ждала или хотела от неё? Да ничего. Мне было уже всё равно, скорее бы всё это кончилось.
Древесина одиннадцатой двери была массивнее, чем у других, немного пошарпанная и вишнёвого цвета, все другие были обычного красного цвета. Латунная ручка с вырисованной на ней портретной рамкой мне абсолютно ни о чём не говорила. Надумывать я себе не хотела, да и уже не могла, будь что будет, лишь бы не затянулось надолго. Без прощания и каких-либо слов я открыла эту чёртову дверь, молчаливо шагая в мучнистую бездну, которая, на удивление, была приятна наощупь и пахла ванилью. Затяжное пребывание в неизвестности смягчилось тихим приземлением в тело мужчины, который пристально разглядывал чью-то фотографию, прикрывая второй рукой лоб.
– Макс, ты засыпаешь, – женский голос выдернул меня из спокойного забытья, погружая уже в реалии новой истории.
– Просто задумался, – машинально отвечаю я, стараясь отвести от себя цунами вопросов, потому что всегда нуждаюсь в энном количестве времени, необходимым мне лишь для того, чтобы понять, кем же я являюсь в этой искусственной жизни.
Я – высокий светловолосый мужчина лет тридцати, если в первую очередь обратить внимание только лишь на мою внешность, но это то, что в основном видели люди, потому что оно лежало прямо у меня на поверхности, а вглубь себя я заглядывать никому и никогда ещё не позволял, вероятно, боясь обнажить перед другими свою ранимую душу. Ещё было кое-что, о чём знали многие: я представлял волонтёрскую организацию помощи людям и, судя по всему, являлся её непосредственным руководителем. Фотография, которую так пристально разглядывал я под слабым освещением комнаты, принадлежала пропавшей накануне девочке, которая вечером не вернулась от своей школьной подруги. Ребёнок семи лет с чёрными волосами, подстриженными в виде каре, смотрел на меня своими малахитового цвета глазами, словно умоляя найти её поскорее. Её детская улыбка и маленькая родинка в уголке левого глаза придавали ребёнку странный кукольный вид. Некая фарфоровая барышня нуждалась сейчас в моей помощи, и Наоми первый раз в своей жизни захотела кому-то помочь, пускай и в косвенном смысле, но возникшее желание уже само по себе было огромным шагом вперёд для потерянной души бедной Наоми.
