Нана Блик - Наоми
В ноябре Харту исполнился год, мы отмечали это событие всей нашей в кавычках дружной семьёй. По моему выбору бабушка выслала мне ошейник для Харта с медальончиков в виде сердца, который раскрывался на две половинки. В одну я вставила своё фото, а во вторую фотографию маленького Харта с колпаком на голове в день, когда мне его подарили. Самое яркое и запоминающееся событие в жизни, наверно, любого ребёнка – его первая собака, его первый друг, стереть воспоминания о котором из памяти человека никому невозможно, оно, словно по волшебству, ложится на подсознательном уровне, проникая в самые потаённые уголки бессознательного.
Вот и наступил наконец-то декабрь. Осталась ровно неделя до одиннадцатого моего день рождения. Подготовка шла полным ходом, тем более в этот раз к нам должна была прилететь сама бабушка. Папа приступил к завершительной фазе какого-то очень важного для всего человечества исследования, а мама занималась подготовкой к открытию отреставрированного дома культуры, которое должно было состояться на рождество, ну, и по совместительству подготовкой к моему дню рождения.
Проснувшись утром в бодром жизнерадостном настроении и убедившись, что родителей нет уже дома, мы с Хартом, позавтракав, чем попало, побежали на улицу, потому что день выдался, на удивление, очень удачным: без снега, без ветра, но с лазурным свечением. До первого холма мы не шли, а бежали как бешеные, иногда валяясь в снегу, затем, чуть-чуть подустав, шли, немного подпрыгивая, пока окончательно не приступили к медленному основательному серьёзному шагу. Дойдя до границы долины озёр, мы уселись на торчащий из земли камень, чтобы просто понаблюдать за недовольным бурчанием гейзеров. Харт всегда заливался прерывистым лаем, когда неожиданно для него происходил очередной выплеск пара, но никогда не спускался в долину. Сегодня мы решили обойти долину и посмотреть, что же скрывается с другой стороны. Потратив всего каких-то сорок минут, мы всё-таки достигли задуманной цели. То, что увидели мы сейчас, надёжно оберегала долина и ночная завеса сумерек от постороннего глаза. Огромное ровное плато с группой одиноко стоящих деревьев было покрыто блестящим глянцевым льдом, на полотне которого сияние играло своими радужными холодными зайчиками. Харт, не стерпев подобной игры, ринулся вниз, я же последовала сразу за ним, но только намного медленнее. Его весёлые прыжки и светящиеся от радости глаза были лучшей наградой и для меня. Мне оставалось несколько метров, чтобы окончательно спуститься по пологому склону на ровное плато. Боясь поскользнуться, я долго смотрю лишь себе под ноги, поэтому пропускаю важный момент, когда Харт неожиданно пропадает из виду. Лишь скрежет льда и лёгкое бултыхание позволяют мне догадаться о том, что Харт провалился. Разноцветные блики на льду мешают мне сразу определить его местонахождение, заставляя судорожно бегать глазами по всему периметру полотна. Наконец, когда я увидела Харта, который уже из последних сил пытался выбраться из воды. Крик отчаяния вырвался из меня, я упала на живот и поползла до него. Расстояние было огромным, а силы его покидали. Резко встав, я побежала по тонкому льду, упав уже перед самой пробоиной. Я тащила его за ошейник, но он слабо шевелил лапами, которые свело судорогой от холодной воды. Не раздумывая, я прыгнула в воду и, поддев Харта под передние лапы, я не с первой попытки, но всё же выкинула с трудом его тело на лёд. Теперь осталось дело за малым – выбраться самой из воды. Харт вцепился зубами за рукав моей куртки и пытался тянуть, около двух минут совместной работы и нам удалось вытащить меня из пробоины. Вода была холодной, но не ледяной, а вот температура окружающего воздуха было до ужаса низкой. Когда мы с Хартом покидали наш дом, на уличном термометре значилось минус тридцать пять градусов по Цельсию. Сейчас, казалось, куда меньше. Ноги сводило, и руки немели, а ещё этот ужасный скрежет зубами. Идти я уже не могла, поэтому тихо ползла в точности, как и мой Харт. Мы добрались до ближайшего дерева, явно понимая, что здесь воды уже нет или, по крайней мере, уже будет не так глубоко. Единственная надежда была на то, что папа и мама нас быстро найдут. Я села, облокотившись спиной о ствол дерева, Харт лёг справа, положив свою голову мне на колени. Он немного поскуливал, поэтому я наклонилась и обняла его. Слёз не было, лицо посинело, я поцеловала Харта в ледяной нос и закрыла глаза, обнимая по-прежнему своего пса. Спать хотелось ужасно. Поначалу я пыталась сопротивляться, запрещая спать себе и моему Харту, но ввиду растущего страха я быстро сдалась, отдаваясь ложным грёзам прямо в цепкие руки. Боль и дрожь вскоре сменились приятной дремотой, разливая по всему телу эликсир счастья, а когда оно достигло своей кульминации, лёгкая улыбка коснулась лица. Успокоение я получила, но проиграла войну. Битва за жизнь как за свою, так и за жизнь бедного Харта, была мною проиграна. Я сломалась, навсегда подчинившись ледяному закону.
Так нас и обнаружили спустя сутки: сидящих в обнимку друг с другом, голова к голове, щека к щеке, с закрытыми примёрзшими веками, но с улыбкой на лицах, даже Харт и тот улыбался. Нас не смогли разделить – так крепко я сжимала своего любимого пса, не желая с ним расставаться. Ждать, когда наши тела растают, никто не хотел, да и смысла, в принципе, не было, поэтому меня и Харта кремировали, сжигая вместе за раз. Вот и сбылось моё желание не расставаться с ним никогда. Мы не просто остались в сердцах друг друга, мы стали едины и неделимы. Мама и папа, развеяли наш прах над полюбившейся мне долиной тёплых озёр, оставив себе лишь на память медальон Харта, в котором мы с ним выглядели так, словно только что повстречали друг друга.
Наоми пока летела, возвращаясь назад, всё время плакала, сожалея об Эмбер, о Харте, их дружбе и вечной любви, вспоминая при этом Маму и дядю Майкла. Та жертвенность, на которую Мама шла ради семьи, и та, на которую пошла Эмбер, были прежде ей чужды, только теперь Наоми начала понимать, что значит любить, только теперь она стала понимать всё значение этого слова, проникая в его глубочайшие мысли и витиеватые коридоры. Какой же глупой была Наоми, лишая кого-то запросто жизни, не понимая, что этот кто-то любит и, наверно, кем-то любим.
Лёгкое свечение стало обретать красноватый оттенок, оповещая Наоми о приближении красной комнаты. Пустота или опустошённость были внутри у Наоми, разрывая сердце некогда бессердечного монстра на куски, чем заставляя стонать и бояться, что игра в возвращение ею проиграна. Десять дверей позади, осталось лишь три, а опыта за спиной столько, что ощущаешь себя не стариком, а вековым трупом, когда к тебе прикасалось нелёгкое бремя не только твоей неудачной жизни, а бремя всей памяти предков, оставляя на душе зазубринки в целый кулак.
