Ли Майерс - BRONZA
Эсэсовец вошел в палату, откинув полы плаща, уселся на кровать. Пачкая подошвой сапога больничное покрывало, поставил ногу на постель, облокотился на колено и, подперев кулаком щеку, с видом мальчика, ждущего страшную сказку, приготовился слушать. Заметив насмешливые искорки в его глазах, профессор оскорблено поджал сухие губы, не понимая, что может быть смешного в страданиях несчастного юноши.
– Ну же, доктор… Вы тратите мое время… – поторопили его.
От этого вежливого напоминания профессор вновь ощутил себя в объятиях липкого страха. Как же унизительно затряслись и, о боже, взмокли стариковские чресла!
– Да, да… ради бога… извините… – закивал он головой.
Опять блея и от волнения глотая окончания слов, стал рассказывать, что пациент находится в клинике уже более семи лет. Ему лет семнадцать-восемнадцать, примерно… Он тяжело болен. Но это не психическое расстройство, нет! Случилось несчастье! Бедный мальчик после аварии потерял память. У него обширная амнезия. Он не помнит ни себя, ни своего имени. Совсем ничего…
– И только-то… – протянул эсэсовец.
Кажется, он был разочарован.
– Это еще не все! – заторопился профессор. – Важно, что юноша не поддается никакому лечению! И почти не спит! Доза снотворного, способная замертво свалить слона, действует на него пару часов, не дольше! Он отказывается от еды. Мы вынуждены кормить его внутривенно, чтобы хоть как-то поддерживать жизнь в этом теле. И как следствие, возникшая на почве амнезии глубокая депрессия привела пациента в состояние полнейшей прострации…
Профессор повернулся к окну. С тех пор, как к нему вошли, юноша не сделал ни одного движения, а глаза по-прежнему глядели в пустоту.
– И вот еще что… – доктор зачем-то понизил голос, – он все время пытается покончить с собой, но его раны поразительно быстро заживают!
– Вот как? – слегка оживился гость. – Поэтому у него бинты на запястьях? А что же случилось с его головой? – кивнул он на забинтованный лоб пациента. – Неужели пытался размозжить себе голову о стену?
– Это все оплошность санитара… Не уследил… – виновато замявшись в ответ, профессор тут же спохватился, что до сих пор не рассказал самого главного.
Но эсэсовец уже встал, давая понять, что выслушал достаточно. Подошел к больному, стянул с руки перчатку, кончиками пальцев провел по бледной щеке. Ничего не изменилось. Никакой реакции на его прикосновение. Улыбнувшись, он взял безвольно-лежащие на коленях руки юноши в свои, соединил ладони вместе, подождал немного, словно к чему-то прислушиваясь, потом отпустил. И вроде бы это его вполне устроило. Оставив пациента в покое, повернулся к своему спутнику.
– Герхард, голубчик… плащ, – обратился он к молоденькому офицерику, тенью следовавшему за ним.
– Что… «плащ»? – переспросил хорошенький блондин с томно-капризным выражением на слегка женственном лице и с собачьей преданностью в голубых глазах.
– Отдай ему свой плащ! – приказал старший. – Видишь, он в одной пижаме, не хватало еще простудиться по дороге. На улице все же зима.
Младший стал поспешно раздеваться.
– Мы забираем этого пациента с собой. Соберите все его бумаги, – объявил о своем решении эсэсовец.
Неожиданное решение гостя удивило профессора, но мысленно он вздохнул с облегчением, радуясь, что хоть кому-то спас жизнь.Пока его собирали в дорогу, по-прежнему ко всему безучастный, юноша никак не реагировал на все проводимые с ним манипуляции. И все время, пока шли сборы, пока офицер листал амбулаторную карту пациента, уточнял детали или отдавал распоряжения; во внутреннем дворе клиники раздавались автоматные очереди и слышались предсмертные крики. В свою законную силу вступила директива по зачистке нации от всякого хлама.
Здоровяк Клаус уже приготовился поднять на руки легкое, весившее не больше сорока восьми килограмм тело, но эсэсовец удержал санитара взглядом. Снял и другую перчатку, скрестил пальцы и прижал их к бинтам на лбу больного. Полустон, полувздох – пустые глаза юноши впервые закрылись сами, он погрузился в глубокий, здоровый сон.
Именно здоровый сон. Уж это-то, как врач, герр Дюррбах смог определить точно. В желудке у него неприятно екнуло. Понимание магического лежало за рамками его рационального мышления. Прагматик до мозга костей – он не верил в колдунов, магов, волшебников и прочую нечисть, не находя для их реальности достаточных на то научных оснований. Поэтому, сопровождая гостя, адъютанта и Клауса с его ношей, логически рассудил, что ему просто что-то померещилось от слишком сильного волнения.Герхард Рудольф Ульрих барон фон Эгерн завел машину; прогреваясь, мотор негромко заурчал. В зеркале он увидел, как его непосредственный начальник – Генрих Альберт Карл Мария ван Вайтефель осторожно пристраивает у себя на плече забинтованную голову спящего и нежно целует юношу в висок. Лицо Герхарда обиженно вспыхнуло. Губы капризно надулись.
– Генрих, зачем тебе этот больной мальчишка?! Эта поломанная кукла! Когда у тебя есть я! – ревниво воскликнул он, всем корпусом развернувшись назад.
– Не ревнуй! А то накажу! – строго одернул своего любовника Оуэн. – Отвези меня в обитель, – приказал он, крепко прижимая к себе обретенное вновь сокровище. Ничего не помнящего о себе Марка.
«Спи, дурачок! Ты даже не представляешь, какое тебя ждет пробуждение…»
– В Обитель? – удивился Герхард. – Но разве мне… можно?
– Ты что, внезапно оглох, раз переспрашиваешь? – рассердился Оуэн. Ему стоило лишь слегка нахмурить темные, красиво начерченные брови, чтобы с лица адъютанта исчезло всякое выражение. Тот поспешно отвернулся.
Плавно тронувшись с места, черный «Maybach SW» покинул территорию клиники в сопровождении отряда мотоциклистов. Снегопад белым саваном снежинок прикрыл трупы расстрелянных на заднем дворе.Профессор так и остался бы стоять на крыльце, если бы Клаус не увел хозяина обратно в дом, в тепло. Сразу почувствовав себя немощным старцем, тот с трудом опустился в кресло за рабочим столом. Посмотрел на фотографию в траурной рамке и горестно вздохнул. Дитриха уже не было в живых.
Это правда, что сын не был приверженцем идеи мирового господства немцев, но он был патриотом своей страны, отправившись волонтером на фронт спасать жизни германских солдат в полевом госпитале. Старый врач снова вздохнул. Сын погиб где-то под Москвой, в этой страшной, варварской стране, и он даже не был уверен, похоронено ли его тело. Поэтому в семейном склепе не было плиты, у которой они с женой могли бы постоять, разделив свое горе.
Потерев лицо замерзшими, противно-влажными ладонями, профессор как-то неуверенно сгримасничал. Провожая «гостей», он не осмелился даже пальто набросить. Стоял на крыльце в одном халате, коченея от мороза, с прилипшей к губам вымученной улыбкой, мечтая лишь об одном, чтобы черные мундиры поскорее убрались восвояси.
