Ли Майерс - BRONZA
Нахмурившись в ответ, он удивился:
– К чему такие вопросы? Ты не веришь моим словам?
– Верю, но если все, как ты говоришь, то должно было произойти чудо. Понимаешь?
– Какое чудо? О чем ты? Насколько сильно пострадал этот ребенок?
– Не знаю, но у мальчика, должно быть, дюжина ангелов-хранителей! Если не считать той царапины… – хирург кивнул на забинтованный лоб спящего, – то наш пациент абсолютно здоров! Ни переломов, ни ушибов, даже ссадин нет!
– Не может быть!
Недоверчиво посмотрев на него, он шагнул к кровати, откинул одеяло, профессионально ощупал и осмотрел больного. Бегло пролистал анамнез.
– Боже мой, Дитрих! Тебе понадобилось самому убедиться в этом?! – воскликнул его друг с обидой.
– Извини! Наверное, ты прав… Наверное, мне только показалось… Сегодня такой странный день…
Он укрыл мальчика одеялом. Отошел от постели больного, больше не настаивая на своей версии происшествия, чтобы не подвергать свои слова дальнейшему скептицизму друга. Но вряд ли собственные глаза обманули его. Как врач, он точно знал, что держал на руках мертвое тело. Смерть никогда не лжет. А после мальчик… или, может быть, кто-то другой… воскрес. Но вот воля ли на то Божья – теперь уже Дитрих сомневался.
– Это уж точно, – словно в подтверждение его мыслей, раздался голос друга, – сегодня странный день!
Хирург водрузил пенсне на нос, отчего взгляд его стал по-птичьи пронзительно-цепким. Как у ворона.
– Наш пациент, как я уже сказал… здоров. Физически. Но есть небольшое «но», – он внимательно вгляделся в застывшее, с отсутствием каких-либо эмоций лицо спящего. – У мальчика обширная амнезия, он ничего о себе не помнит. Конечно, мы подержим его несколько дней, понаблюдаем… Но ты же понимаешь – это не наш профиль. Придется подыскать какую-нибудь богадельню, где согласятся приглядывать за ним…
– Я все понял, – перебил его Дитрих, – пойду звонить отцу! Он не откажется поместить его к себе в клинику. Ведь это моя вина!
Они еще раз вместе посмотрели на пациента и вышли из палаты, каждый со своими мыслями.16 глава
Берлин, 1943 год. Роза и Крест
Сонный покой частной психиатрической клиники в предместье Берлина ранним утром нарушили «черные рыцари» рейхсляйтера Гиммлера. Небольшой мобильный отряд эсэсовских штурмовиков прибыл сюда по личному распоряжению своего патрона.
Старший офицер стоял у окна в кабинете главврача, держал в руке бутон розы и, вдыхая аромат белых лепестков, с брезгливо-скучающим выражением на красивом лице ждал, когда тот ознакомится с приказом.
– Но, позвольте… э, милейший? – воззрился на него профессор. Сугубо штатский, он путался в военных чинах, поэтому (не зная, как правильно обратиться к офицеру) позволил себе, по-стариковски, именно такое обращение к молодому человеку. – Здесь же не сумасшедший дом! – высказал он свое мнение. – Здесь лежат люди с разными отклонениями и расстройствами, но они далеко не психи! И мы делаем все возможное, чтобы вернуть их в общество, к полноценной жизни! – еще помня о врачебной этике, попытался отстоять свою точку зрения старый врач.
Эсэсовец слегка повернул голову, покосился с холодным презрением, и профессор почему-то начал заикаться.
– Э-э… – заблеял он.
Оставив цветок на подоконнике, офицер отошел от окна.
– Вы, кажется, не согласны с решением фюрера… очистить нацию от всякого хлама? – поинтересовался он у профессора с нотками участия в голосе. При этом как-то опасно, по-змеиному, качнувшись в его сторону, и тот поседел второй раз за свою жизнь.
«Mein Gott… спаси и сохрани!» – мысленно осенил себя крестом профессор, понимая, какую совершил ошибку. Мои дети… так называл их фюрер. И не было ничего страшнее, чем привлечь к себе внимание этих жестоких детей Бога, затянутых в красивую черную форму.
А эсэсовец уже не сводил с него глаз. Несколько секунд профессор был ни жив ни мертв, уловив в их яркой лазури странный интерес к своей персоне – они словно ждали, наблюдая за ним с любопытством злого ребенка, когда он ошибется снова, чтобы безжалостные клыки смерти смогли оборвать и его жизнь.
– Нет, что вы, конечно же, нет! Я полностью согласен с фюрером! – обливаясь холодным потом, закивал головой старый врач, малодушно отрекаясь от своей клятвы Гиппократа.
И в них мелькнуло разочарование, но страх на побледневшем лице доктора, видимо, удовлетворил хозяина этих глаз. Эсэсовец снисходительно похлопал старика по плечу.
– Чудесно! В таком случае приступим к осмотру палат! – сделав рукой приглашающий жест, гость вежливо пропустил профессора вперед.В сопровождении главврача, своего адъютанта и двух автоматчиков, с уверенностью, что он и здесь – Хозяин, эсэсовец размашисто шагал по коридору, поскрипывая хромом офицерских сапог. Полы его черного кожаного плаща, подбитого белым мехом, развевались на ходу.
Профессор был поражен, как безошибочно, только взглянув на пациента, тот определял, кто действительно болен. А он очень сомневался, что этот холеный, изумительно-красивый молодой человек утруждал себя изучением многотомных трудов по психиатрии или держал подобного рода практику. Весь, от кончиков платиновых волос до кончиков ухоженных ногтей, он в точности соответствовал представлению вождя нации о том, как должен выглядеть чистокровный немец. Болезненная одержимость фюрера красивыми людьми уже давно ни для кого не была секретом.
Но профессор Огюст Дюррбах, доктор медицинских наук, психиатр, привыкший наблюдать, анализировать и делать выводы, пришел к выводу, что самомнение молодого человека зиждется не просто на комплексе сверхполноценности истинного арийца. Скорее, это было целое мировоззрение, что он один – Творение Божьих рук, а все остальные – букашки, ползающие у его ног.
Между тем это любимое дитя фюрера, переходя от палаты к палате, равнодушно вычеркивало из списка живых одну жизнь за другой, даже не сняв перчаток.– А здесь у нас особый пациент! Э, позвольте мне… – суетливо забежал вперед профессор, отпирая перед гостем дверь в самом конце коридора.
Застыв на пороге, несколько долгих мгновений эсэсовец вглядывался в того, кто неподвижно сидел у окна. Безвольно обмякнув на стуле, уставившись в одну точку. И наступившее хмурое утро, заглядывая в пустые глаза, скользило по безучастному ко всему лицу серыми тенями медленно падающих за окном крупных снежинок.
Пугающая напряженность застывшей в дверном проеме фигуры заставила нервы профессора натянуться до предела и зачем-то затаить дыхание. Но и прервать томительное молчание он не посмел, гость сделал это сам.
– Как интересно… Говорите, особенный пациент? Что ж, расскажите мне историю этой болезни…
