Саймон Магинн - Овцы
* * *
Дэйву все это не нравилось.
Конечно, нельзя растить мальчика, вообще ничего ему не объясняя. О чем думали учителя? Если бы он ходил в школу, этого бы никогда не случилось. Там бы ему пришлось слушать это каждый день, пока не затошнит. Дэйв и сам уверовал, только когда ему исполнилось шестнадцать. Он помнил, как сидел в пустой холодной часовне; священник оборвал фразу и посмотрел прямо на него, и тут вдруг он неожиданно почувствовал это: оно пробежало по всему его телу. Он понял, что это правда. На мгновение он забыл, что у него болит задница от бесконечного сидения на деревянной скамейке, что женщина, сидевшая в двух рядах от него, клюет носом, что ему хочется в туалет: по всему телу разлилось мягкие тепло, в голове что-то загудело. Это правда! Это действительно правда! Он спасен!
Это мгновение миновало; с тех пор вера вспыхивала и гасла, как неисправная лампа, но он старался не забывать тот миг тепла, радости и совершенного счастья.
Но (и тут его взгляды расходились со взглядами Дилайс, часто и не всегда мирно) он понимал, что существуют люди, для которых это не было правдой. Ошибались ли они? Дилайс, конечно, сказала бы, что да, но Дэйв не был убежден в этом до конца. Он отказывался верить, что Бог не может увидеть хорошее в тех, кто о нем не знал. Ведь Иисус умер за всех, разве нет? Дэйва раздражала большая часть Ветхого Завета, в глубине души она очень ему не нравилась. Например, любимец Дилайс Илия, который устроил соревнование жрецов, чтобы узнать, чей Бог может сжечь жертвенного быка, даже если его погрузить в воду. Ваал (что неудивительно) проиграл, и тогда Илия приказал казнить жрецов. Четыреста пятьдесят человек. И это было сделано. Разве не могут люди быть другими, но тем не менее хорошими?
И разве родители Сэма, какими бы невежественными или заблудшими они ни были (или даже сумасшедшими, в случае с Адель), не имели права поступать так, как считали нужным? Сэм найдет Бога в свое время и по-своему.
— Это наш долг, Дэвид, — твердо сказала Дилайс. — Мы не можем просто так предать его вечным мукам. Это страшный, смертный грех.
Грех. Вечные муки. Дэйв скрипел зубами и молчал. Что это за Бог такой, если он может предать маленького мальчика вечным мукам только за то, что тот не читал Библии? Такого Бога он и знать не хотел. Конечно, это был не тот Бог, чье дыхание он ощутил в тот далекий туманный день в часовне. Но Дилайс все будет делать по-своему. Как всегда. Возможно, она права.
* * *
Под слишком ярким светом Адель лежала абсолютно спокойно, а сестра делала ей инъекцию яда. В конце концов яд сделает Адель настолько слабой, что она сможет вернуться. У нее в комнате был телевизор, но там показывали одну белиберду. Это все не настоящее. Сестра очень добрая, но если она действительно добрая, то зачем она отравляет людей? Видимо, кто-то заставляет ее это делать, решила Адель и улыбнулась сестре.
— Все в порядке? — спросила она нежным печальным голосом.
Кто-то крикнул из коридора:
— Эй! Что за херня с этим долбаным автоматом?
Адель подумала: он говорит обо мне, он считает, что я плохо работаю. Значит, они все это знают? Наверняка. Она стала автоматом, и все это знают.
— Это не я, — сказала она, — я никогда ничего такого не делала.
Сестра улыбнулась и погладила ее по лбу. Адель показалось, что она заслужила более подробное объяснение.
— Понимаете, это скорее металло-кулачная проблема, — сказала она и замолчала, потому что ее голос прозвучал слишком громко, и в любом случае сестра прекрасно слышала ее мысли. Сестра ушла, пообещав скоро вернуться.
— Постарайтесь расслабиться, дорогая. Выключить телевизор?
Адель отвернулась. Сестра, конечно, не виновата, но она такая же плохая, как и все остальные. Телевизор! Лампа гудела: она, наверное, взорвется в любую секунду и засыплет ее стеклом. Она натянула простыню на голову, но это совершенно не мешало ей видеть. Даже с закрытыми глазами.
* * *
Какое красивое небо!
Джеймс и Льюин бок о бок лежали на спине на заиндевевшей траве. В обе стороны по утесу убегала тропинка, оставляя их на небольшом выступе.
Это Льюин предложил полежать, когда они возвращались из Фишгарда. На поле лежали коровы; увидев Льюина и Джеймса, они встали, как встают благовоспитанные школьники, когда в класс входит учитель. Они уставились на мужчин, ничуть не испуганные, как будто бы они их здесь ждали; огромные, крепкие, теплые бока вздымались и опускались — коровы вдыхали морозный воздух и превращали его в пар.
— Если пойти в поле, где пасутся коровы, и лечь, знаешь, что они будут делать? — спросил Льюин. — Они немного постоят, посмотрят, а потом подойдут поближе. Они делают это очень медленно. А тебе нужно притвориться мертвым. В конце концов они соберутся вокруг. Ты будешь лежать в центре круга из коров. И тут они начнут на тебя дышать: я думаю, чтобы тебя согреть. Хорошие твари коровы. У них очень приятное дыхание, приятное, теплое, нежное.
Далеко внизу с грохотом билось море, глухими ударами сотрясая скалы так, что можно было почти почувствовать вибрацию. Над ними сиял тоненький ломтик луны, похожий на ноготок. Джеймс подумал: если бы Дель была здесь, она бы загадала желание. Она на все подряд загадывала желания: на свечи в именинном торте, на Новый год или когда они говорили одновременно одно и то же; иногда она просто закрывала глаза, скрещивала пальцы и загадывала какое-то желание вообще безо всякого повода, и ее лицо кривилось от напряжения. Счастливые камушки. Счастливые фотографии. Он никогда не знал, чего она так страстно желала, но догадывался, что это имело отношение к нему и Сэму. И к Руфи, конечно, до несчастного случая. Он вдруг подумал: а она перестала загадывать желания для Руфи или все так и продолжала?
Рай. Там, за звездами, где все обретут вечное счастье. Это туда ушла Руфи? Или она просто исчезла полностью, совершенно, не оставив ни следа, только дымок из трубы крематория? Он пожалел, что ни во что не верит.
— Видишь эту звезду? Между теми двумя яркими. Прямо наверху? — спросил он. Льюин последовал взглядом туда, куда указывал его палец. — Следи за ней внимательно.
— Господи, она движется! — сказал Льюин через несколько секунд.
— Ага. Это спутник.
* * *
Льюину показалось, что в доме что-то изменилось, когда он захлопнул за собой дверь и включил свет. Бардак страшный, конечно. Придется убрать.
Он поставил пластинку на царапающий проигрыватель, сделал себе чашку кофе и станцевал на загаженной мерзкой кухне, маневрируя вокруг стульев и стола.
— Да-да, да-ди, три шага в рай, — пел он.
И вдруг понял, что не танцевал и не пел уже очень давно.
