Эрик Хелм - Уцелевший
Первая часть шабаша окончилась.
* * *
Толпа во всю прыть ринулась к давно дожидавшимся едоков столам. Только сейчас американец обратил внимание, что ни ножей, ни ложек, ни вилок, ни стаканов там не было. Но остервенелое сборище намеренно спешило довести себя до полного скотства. Снедь буквально сгребали с огромных серебряных блюд, пригоршнями запихивали в жадно разинутые пасти; захлебывались, лакая вино и виски прямо из опрокинутых над задранными физиономиями бутылок; вырывали друг у друга лучшие куски, толкались, царапались. И все это — в жутком, леденящем жилы, противоестественном безмолвии.
Рексу припомнились офорты Гойи, картины Босха. Рексу мучительно захотелось отползти, скатиться вниз, незаметно юркнуть в испано-сюизу, включить наивысшую возможную на проселке скорость и мчаться прочь — без оглядки, без остановки...
Американец только вздохнул и плотнее прижался к траве.
Но герцог неожиданно предложил сдвинуться.
Вперед.
— Подберемся-ка поближе, — шепнул де Ришло. — Сейчас этой сволочи уже не до предосторожностей. Бдительность наверняка поувяла. Авось умудримся и проскользнем. Если Саймон хоть на несколько шагов отдалится от прочей своры — не окликать, не разговаривать, не спорить. Молча отправить в нокаут и волочить за гребень холма.
Друзья по-пластунски приблизились к пирующим и застыли ярдах в двадцати от озерца, по краям которого были расположены столы. Трон чудовища отстоял еще на пятнадцать ярдов. Черные свечи продолжали пылать — необъяснимо стойким, неколеблемым пламенем. Даже в полном безветрии, средь укрытой от малейших воздушных токов лощине это казалось неимоверным.
Саймон остервенело грыз большую мозговую кость, обдирал зубами уцелевшие волокна мяса, дробил хрящи, с чавканьем и присвистом высасывал содержимое толстой, лоснившейся от жира трубки. На глазах у затаившихся друзей выхватил бутылку из рук женщины в полумаске. Женщина вцепилась в горлышко, Саймон дернул, расплескал чуть ли не половину содержимого, и жадно выхлебал остатки.
В непостижимой тишине, пугавшей Рекса пуще всего, сатанисты продолжали жрать. Уже битых полчаса они кусали, дробили челюстями, заглатывали, скалились друг на друга, точно изголодавшиеся псы; разметывали вокруг объедки, оглодки, пустые бутылки.
«Страшный сон, — подумалось Рексу. — Но мы живем в двадцатом веке. Но мы живем в двадцатом веке. Но мы живем в двадцатом веке», — повторял он про себя, словно заведенный, стараясь хранить отстраненное спокойствие и хладнокровие...
Точно по неслышной команде, столы перевернули кверху ножками, опрокидывая наземь посуду, остатки вина и провизии. От внезапного звона и грохота вздрогнул даже герцог.
Совершенно очумевший Саймон шарахнулся в сторону, едва не растянулся, взмахнул руками — и все-таки утратил равновесие. Мешком опрокинулся на траву.
— Давай! — отрывисто выдохнул де Ришло. — Пора!
* * *
Распоряжение прозвучало нежданно и Рекс на секунду замешкался. Выяснилось, что весьма кстати: седовласый человек с отрубленной половинкой правого уха уже склонился над Саймоном. Тот же час подошли две женщины и еще трое мужчин. Де Ришло заскрежетал зубами, едва не нарушил собственный запрет, недвусмысленно высказанный ранее в укромной седловинке, и положил руку на плечо американца:
— Отставить, не годится. Обождем чуток.
Вся пьяная орава ринулась к трону козла. Герцог и ван Рин столь пристально караулили каждое движение Саймона, что начисто проглядели, когда именно Моката вкупе с остальными магистрами черного пути успели воздвигнуть перед кошмарным своим повелителем отдельный столик и начали насыщаться сами. В отличие от мелкой бесоприверженной братии, адепты казались удивительно трезвыми.
— Дьявол, стало быть, жрет наравне со всеми, — пробормотал Рекс.
— Угу, — подтвердил де Ришло, — По крайности, верховные жрецы дьявола питаются. Но блюдо у них особое, не сомневайся.
— Что за блюдо?
— Человечина, — тихо сказал герцог. — Ритуальное людоедство, mon ami. Вероятно, мертворожденный младенец. Или несчастное дитя, похищенное и заколотое для шабаша. Будь уверен: там поглощают человеческое мясо.
Де Ришло еще не успел окончить фразу, как толпа расступилась, и возле устрашающего трона поставили большой котел. И Моката, и прочие жрецы швырнули внутрь по куску лакомого блюда. Один из черных магистров поднял и бросил на чугунное дно шарообразный предмет. Котел ответил коротким приглушенным звоном.
Американец едва не вскрикнул.
Ибо герцог сообщил правду.
Шарообразный предмет был окровавленным детским черепом.
— Теперь котелок поставят на огонь, — пояснил де Ришло, — и прокипятят содержимое, заранее прибавив нужные травы и порошки. По окончании торжеств каждому участнику этого милого фестиваля вручат на память маленькую фляжку с отваром... Или бульоном?.. Как лучше выразиться?
— Не надо, — взмолился Рекс. — Иначе меня стошнит!
— А заодно подарят щепотку пепла, который выгребут из прогоревшего костра. Снабдят подмастерьев орудиями производства, чтоб на целый год хватило, до следующего праздничка весны и солидарности всех трудящихся!
В голосе герцога прозвучала непривычная Рексу злость.
— Не понимаю.
— А что же особо непонятного, mon ami? Вальпургиева ночь объединяет всю и всяческую нечисть. Ночь по законам природы постепенно переходит в день, и день этот — Первое Мая. Шабаш продолжается свежими силами, только отнюдь не столь откровенно. Кстати, лишь немногие, считанные участники маевок и манифестаций ведают, что творят... Но каждый вдохновенно призывает заклеймленных проклятием подняться, рушить до основания и сеять смерть везде и всюду.
Де Ришло перевел дух.
— Вот они — заклеймленные проклятием святой церкви. Голодные — ты видал, чем утоляют они свой истинный голод. Рабы — ты убедился, чьи. Кипеть же сейчас начнет не их возмущенный и взбаламученный пьяным скотством разум, а водица в чугунном котле... Впрочем, довольно болтать, мы теряем время!
— Неужели подобное варево действительно помогает колдовать? — ошеломленно спросил Рекс.
— Святое Причастие творит чудеса благого свойства, — ответил герцог. — А это — полная противоположность, антитеза Тела Господня. И будь уверен, Рекс: если причастие несет миру спасение и бесконечное добро, то дьявольский отвар сулит лишь погибель и неизбывное горе.
Будучи не слишком религиозным человеком по натуре и воспитанию, ван Рин все же обладал достаточно здравым смыслом, чтобы ужаснуться, присутствуя при злонамеренном и кровавом осквернении святынь. Кулаки американца сжались почти до боли.
