Эрик Хелм - Уцелевший
— Ой ли, Родриго? Струсивший человек бежит без оглядки.
— Или застывает как столб...
— Или выручает беспомощных.
— Ответ известен, — вздохнул испанец.
Эрна зажмурилась, и по щекам ее внезапно хлынули слезы. Баронесса не всхлипывала, не тряслась от рыданий — просто сидела на плаще, упершись тонкой, длинной ладонью в траву, и безмолвно, отчаянно плакала.
Придвинувшись поближе, Родриго осторожно обнял ее за плечи. Эрна отпрянула.
— Скажи, ну скажи пожалуйста, — выкрикнула она, — разве нельзя было просто привязать к постели, если уж похитил? Зачем ты учинил надругательство? Позвал своих скотов? Да еще при служанке?
— Никого из них больше нет, — медленно, словно с трудом, промолвил испанец.
— А Иветта?
— Не расшиблась по пути — значит, зарублена Бертраном на пороге замка. Де Монсеррат наверняка решил: девочка ускользнула, сейчас наболтает лишнего — и поспешил заткнуть бедняжке горло. Где госпожа? Нет госпожи? Не уберегла? Получай! Припадок ярости разыграть — проще пареной репы.
Побледневшая женщина во все глаза смотрела на Родриго.
— Никто, кроме нас двоих, ничего не знает о случившемся. Да, я похитил тебя. Да, порывался опозорить — не ожидая взаимности, стремясь укротить, раздразнить, — объездить, прости за выражение. Думал, понадобятся труды всех восьмерых. Но ты ответила мне, как не отвечала ни единая из отдававшихся по доброму желанию...
— Замолчи! Ни слова больше!
Баронесса опустила взор и внезапно уткнулась лбом в широченное плечо кастильца:
— Я... я сама не знала... что я... такая шлюха.
Испанец невольно вздрогнул.
— Сучку на случку, да? — спросила Эрна, подымая заплаканные, но ставшие неожиданно теплыми и задорными глаза. — Ну и пускай, это правда... Сначала я полюбила тебя сосками. Потом — чреслами, потом — губами, языком, всей кожей... А когда ты, насмерть перепуганный, точно лист осиновый трясшийся, от гибели жуткой спасавшийся, не позабыл-таки отпустить несчастных лошадей — сердцем полюбила!..
* * *
Рекс обернулся и удостоверился, что сзади качается и подпрыгивает пара ярких, изжелта-белых огней. На открытом пространстве идущую вослед машину можно было заметить за несколько миль.
Делаж повернул и устремился по боковому проселку, тянувшемуся к северо-востоку. Достиг перекрестка, снова переложил руль, и целую милю трясся по малоезженой, ухабистой дороге. Де Ришло отчаянно боролся с баранкой, работал сцеплением и газом, орудовал передачами, ругался сквозь зубы, тщательно избегая, впрочем, упоминать черта и его ближайшую родню.
Сатанистский экипаж остановился у подошвы длинного, отлогого холма, среди беспорядочно сгрудившихся автомобилей, прибывших на место раньше. Герцог замедлил ход, пригасил фары, подкатил и остановился чуть поодаль, однако не настолько, чтобы вызвать излишнее внимание к испано-сюизе и навлечь обоснованные подозрения.
Выскочив наружу, американец бесшумно и проворно взбежал на округлый гребень ската и через десять минут сообщил: сатанисты обустраиваются в долине по другую сторону холма, потрошат корзины, готовят пиршество.
— Полегче, — сказал герцог. — Не высовывайся чересчур, а то заметят.
— Луна в темной четверти, — щегольнул изящным оборотом речи ван Рин. — Авось не разглядят.
Несколько мгновений спустя герцог и Рекс уже вдвоем залегли в мелкой седловинке, следя за происходившим внизу.
Перед ними расстилался природный амфитеатр, в середине которого слабо отблескивала поверхность озерка, или тарна, как именуют подобные водоемы на юго-западе Британии.
Де Ришло тихонько хмыкнул.
— Отменно подходящее местечко для всякой дьявольщины. Шабаш, mon ami Рекс, можно учинить исключительно и единственно у открытой воды.
Зловещая шайка суетилась и толклась, поспешая закончить приготовления. Дюжина человек не принимала в этом никакого участия. Они окружили груду замшелых валунов, сложенную грубым подобием трона.
С этою первобытного сиденья не сводил глаз и де Ришло. Он видел, как другая группа облаченных в черное, скрытых уродливыми личинами сатанистов отошла от озерца и тоже приблизилась к валунам.
Несколько мгновений спустя густая, угольно-мрачная тень сгустилась на троне и начала источать мерцающее фиолетовое свечение.
Даже издали герцог и Рекс умудрились угадать в этом неожиданном явлении тварь, показавшуюся де Ришло слугой Мокаты и явившуюся Рексу в столь устрашающем обличье посреди погруженной во мрак обсерватории.
Шабащ начинался.
13. Шабаш
Напрягая зрение и слух, бок о бок устроившись на возвышенности, двое спасателей пристально следили за нечестивыми эволюциями в долине.
Бесплодная, пустынная, необитаемая местность простиралась на несколько миль вокруг. Разве что захмелевший деревенский гуляка или запоздалый торопыга, стремящийся срезать путь, могли бы забрести сюда ненароком. Впрочем, Walpurgis Nacht уже наступила, и вытащить здравомыслящего сельского жителя за пределы уютных домашних стен можно было разве лишь на аркане.
Сатанисты готовились поклоняться преисподнему владыке безо всяких посторонних помех.
При блеске весенних звезд и скудном лунном сиянии ван Рин увидел: складные столы уже завалены грудами разнообразных яств, а сборище обступило «трон», образовав широкое, довольно плотное кольцо. Ближайшие участники дьявольского действа оказались не далее, нежели ярдах в пятидесяти от Рекса и герцога, притаившихся за чахлыми кустиками вереска и разговаривавших самым тихим шепотом, прямо в ухо друг другу.
— Сколько это продлится? — спросил американец отнюдь не хладнокровным тоном.
— До первого петушиного крика, то-есть, часов до четырех. Издревле ведомо, что пение петуха разрушает черные чары, и подобные церемонии, целиком основанные на колдовстве, никогда не затягиваются сверх допустимого. Допустимого по мнению дьяволопоклонников, разумеется. Приглядывай за Саймоном.
— Чем они займутся?
— Во-первых, почтят сатану. Зрелище, доложу тебе, не из величественных. Потом до отвала нажрутся и налакаются до полубесчувствия. Здесь, понимаешь ли, все преднамеренно идет навыворот, полностью вразрез христианским ритуалам. А поскольку перед истинным религиозным служением надобно поститься, эти свиньи набивают себе утробу как могут. Вон, смотри, вожаки уже стоят перед алтарем.
Рекс увидел, что полдюжины облаченных черным фигур выставляют высокие свечи — одиннадцать по окружности, двенадцатую в середке — у тронного подножия.
Двенадцать высоких языков синего пламени поднялись в долине и замерли недвижно, ибо ночь выдалась абсолютно безветренная, освещая круг футов пятьдесят радиусом, захватывая в зловещее световое кольцо ломившиеся от снеди столы. Внешняя тьма сгустилась еще больше.
