Эрик Хелм - Уцелевший
— Это черные свечи, — шепнул де Ришло. — Черные и в переносном, и в буквальном смысле: изготовлены из серы и смолы. Обожди минутку, почуешь, каково пахнут. И обрати внимание на жрецов: помнишь, я говорил, что между современным сатанизмом и древним ву-ду по сути нету разницы? Правда, смахивает на чудовищное колдовство где-нибудь в экваториальных джунглях?
Покуда подчиненные хлопотали, готовя пиршество, предводители нацепили на себя невообразимые костюмы. У одного на голове оказалась кошачья морда, а на плечах — мохнатая шкура с волочащимся по земле длинным хвостом; второй надел отвратительную жабью маску; лицо третьего еле проглядывало из широко распахнутой волчьей пасти. Моката, которого, благодаря тучности, можно было признать без особого труда, отрастил на плечах перепончатые крылья, уподобившись громадному нетопырю.
Рекса передернуло.
— Жутким холодом тянет, — пояснил он, словно извиняясь. И был совершенно прав.
Тварь, восседавшая на троне, меняла очертания.
* * *
До того, как зажгли свечи, бледно-фиолетовый ореол выявлял несомненное подобие человека — огромного и чернолицего. Теперь фигура посерела и начала быстро совершать непонятное американцу превращение.
— Козел Мендеса![24] — выдохнул герцог. — О ужас! Господи, спаси и сохрани...
Кошмарная метаморфоза окончилась. Вытянутые вперед руки с опущенными к земле кистями обратились громадными раздвоенными копытами. Над ними возникла бородатая харя исполинского козла — по крайней мере втрое превосходившего размером любое честное животное упомянутой породы. Раскосые, злобные зенки полыхали багровым пламенем. Длинные острые уши подымались над косматой мордой, а лысый, противоестественно костлявый череп венчали четыре изогнутых рога.
Жрецы, уродливые и жуткие в зверообразных облачениях, начали усердно махать горящими кадилами. Секунду спустя американца едва не вывернуло от прилетевшего снизу невыносимого смрада.
Задохнувшийся Рекс еле выдавил:
— Что за мерзость жгут эти выродки?
— Чертополох, яблоневые листья, болотную ряску... Не перечтешь. Многие составные части сами по себе совершенно безобидны, другие — зловонны, а третьи служат сильнодействующими наркотиками, поистине адским зельем. Затмевают разум и разжигают чувства до звериного бешенства, или скотской похоти. Обожди, насмотришься. И не забывай о Саймоне, — тревожно прибавил де Ришло.
— Да вон он! — сказал Рекс. — Прямо слева от жабьей рожи.
Козел поднялся, монументально возвышаясь над маленькими фигурками своих нечестивых почитателей, и неспешно повернулся к собранию хвостом. Сатанисты поочередно приближались, кланялись глядящему в противоположную сторону чудовищу и совершали osculam-infame[25], выражая полнейшее подобострастие. Вереница продвигалась безмолвно и торжественно, гнусная пародия на целование епископского перстня тянулась неимоверно долго.
Саймон шел одним из последних. Когда он поравнялся с троном, Рекс ухватил де Ришло за руку:
— Пора! Чего вы ждете? Он же сейчас...
— Тихо, mon ami, — прошелестел герцог. — Это не сатанинское крещение. Сначала нажрутся. Потом начнется оргия. А там, глядишь, и удача повезет... Пускай налакаются! Пускай толком на ногах не стоят!
Бок о бок лежали двое лазутчиков за кустиками вереска и терпеливо ждали своего часа. Храбрости ни одному, ни другому было не занимать, но каждый начинал понемногу проникаться мыслью, что предприятие затеяно почти безнадежное. Бросаться вниз по отлогому склону и врываться в сотенную толпу, всецело поглощенную вурдалачьими обрядами, было чистым безумием. Иного же способа освободить злополучного товарища пока не предвиделось.
Раздраженным шепотом Рекс произнес:
— Да придумайте хоть что-нибудь! Силой не выиграем, нас по кусочкам размыкают, в порошок сотрут.
— Согласен, — уныло ответил герцог. — Подождем. Займутся пакостями, головы закружатся, сборище на время рассредоточится... Тогда проскользнем к Саймону, двинем по физиономиям двоих-троих — драки в подобных случаях весьма обычны... Только так и не иначе. Ошибиться и угодить в лапы сатанистов — благодарю покорно. Эту публику хлебом не корми, вином не пои, дай принести человеческую жертву мрази, оседлавшей трон.
— Пойдут на хладнокровное ритуальное убийство? — глаза Рекса выкатились. — Вы же говорили, они боятся полиции как огня!
Де Ришло печально покачал головой.
— Кровавое жертвоприношение — древнейший магический прием. Убийство Озириса и Адониса, увечье Аттиса; невыразимо страшные индейские культы Перу и Мексики... Даже в Ветхом Завете можно прочитать о подобном.
— Но ведь это просто языческое зверство.
— Не совсем. Понимаешь, кровь — это Жизнь. Проливая кровь, людскую или животную, мы высвобождаем огромную энергию. И, совершая преднамеренное кровопролитие в особо подготовленном месте, при соблюдении соответствующих правил, жизненную силу собирают, накапливают, отсылают в желаемом направлении. Примерно так же, как электрический ток — батарея, провода, лампа...
— Неужели осмелятся принести в жертву людей?
— В зависимости от характера зла, которое намерены сотворить. Захотят накликать войну — умилостивят Марса ягненком; пожелают возбудить и распространить безудержную похоть — заколют козла, и так далее, и тому подобное, и в этом роде. Человеческое жертвоприношение, однако, не знает равных по мощи воздействия, а в самих мерзавцах, изволь убедиться, людские качества угасли вполне. Больные мозги, сознание соответствует уровню средневековых ведьм и колдунов.
— А, ч-черт! — брякнул Рекс и тотчас прикусил язык.
Де Ришло уставился на друга испепеляющим взором:
— Если ты не можешь удерживаться от недозволенных восклицаний, возвращайся в машину, пока беды не приключилось.
— Честное слово, удержусь, — виновато пообещал Рекс.
— Пойми, нас могут учуять, коль скоро начнем упоминать неназываемую тварь, пребывая в столь опасной близости от шабаша.
Получив заключительное кощунственное лобзание, чудовищный козел обратился мордой к собравшимся. Передними копытами он стискивал деревянный, примерно четырехфутовый крест. Внезапным, резким движением страшилище швырнуло священный символ на каменья, разбило пополам. Кошачьеглавый жрец, по-видимому, верховодивший среди ряженых, подобрал обломки, бросил отбитое основание в толпу завывших от радости нелюдей. Во мгновение ока те раздробили дерево на мелкие щепки. Жрец перевернул вершину распятия и воткнул в почву перед козлом.
Первая часть шабаша окончилась.
* * *
Толпа во всю прыть ринулась к давно дожидавшимся едоков столам. Только сейчас американец обратил внимание, что ни ножей, ни ложек, ни вилок, ни стаканов там не было. Но остервенелое сборище намеренно спешило довести себя до полного скотства. Снедь буквально сгребали с огромных серебряных блюд, пригоршнями запихивали в жадно разинутые пасти; захлебывались, лакая вино и виски прямо из опрокинутых над задранными физиономиями бутылок; вырывали друг у друга лучшие куски, толкались, царапались. И все это — в жутком, леденящем жилы, противоестественном безмолвии.
