Анна Малышева - Конкистадоры
– На Меркурии нет жизни в том смысле, как это принято понимать здесь, – повторила женщина, открывая дверцы буфета и на ощупь доставая единственную чашку. – Моя дочь должна поужинать. Немного молока – это все, что ей нужно.
– Я мог бы… – Профессор торопливо вытащил бумажник, но женщина остановила его повелительным жестом:
– Моего пособия вполне хватает. Давайте расстанемся мирно. Договоримся, что вы больше не будете нас преследовать. Тогда мы сможем устроиться здесь поудобнее. Хотя, повторяю, в особом комфорте мы не нуждаемся. Обратите внимание, я не прогоняю вас. Не называю сумасшедшим, как когда-то вы назвали меня…
Ему показалось, что в ее темных глазах блеснул огонек. Профессор спрятал бумажник и поежился.
– Но…
Под потолком раздался негромкий хлопок и свет погас. Мгновение профессор не видел ничего, потом различил на фоне ничем не занавешенного окна смутный силуэт.
– Лампочка перегорела, – спокойно сказала женщина. – Это была последняя. Ну что ж, все равно. К нам никто не ходит, а мне и дочери свет не нужен.
– Ваша дочь… – Он внезапно понял. Эти невероятно тщательные рельефы на глиняных планетах, похожие на… Азбуку Брайля! – Тоже слепа?!
– И не только. – Женщина прикрыла створку окна и снова двинулась к буфету. – Все дождь и дождь… В такие дни у нее ломит кости, ревматизм, знаете ли… Хорошо бы переехать куда-нибудь в теплые края. Скажем, на Меркурий.
Раздался тихий смешок, а затем плеск наливаемого в чашку молока.
– Она обладает только осязанием. Зрение, слух, обоняние, вкус – все отсутствует. И тем не менее уже в три года она научилась читать по системе Брайля. Врачи от нее отказались, я учила ее сама. Она родилась случайно, я не могла себе позволить иметь ребенка, но все же сохранила ее. Мы жили на пособие. Ее отец неизвестен. Меня изнасиловали, когда я возвращалась из магазина. Я слепа от рождения, воспитывалась в приюте, там при выпуске мне подарили часы. Без циферблата – время я узнавала на ощупь, дотрагиваясь до выпуклых цифр. Меня ударили по голове, а часы украли, так что я не знаю, когда все случилось. Утром, вечером – какая, в сущности, разница? Сколько времени я была без сознания? Помню только запах мусорных баков, когда очнулась. Потом – как смогла встать и нащупать стену рядом. Потом – как добралась до человеческих голосов. До людей, которые, в самом деле, были людьми и отвезли меня в больницу.
– Простите, – прошептал профессор, – я не знал, что…
– В четыре года у нее появилось хобби – астрономия, – продолжала женщина, не слушая его. – В пять она сделала модель Солнечной системы и велела отнести ее вам. Узнала о вас из журнала для слепых. Там появилась маленькая заметка о том, что готовится первая экспедиция на Марс. Она просто хотела помочь, во всяком случае, так сказала. Иногда мне кажется, что дочка на миллиард лет старше меня. Я люблю ее, но и боюсь. Я мало о ней знаю. О чем она думает? Чего хочет, если хочет вообще чего-то? Мы почти не разговариваем, разве что когда переезжаем. То есть бежим. А теперь…
Ему показалось, что в комнате стало светлее. Или глаза привыкли к темноте? За окном ровно шумел дождь. Арабская музыка внизу стихла.
– Теперь я прошу вас уйти. Когда в квартире появляется кто-то чужой, она это чувствует и начинает волноваться. Она ощущает малейшую вибрацию. Лучше, чем ваш «Викинг-1». Он так и остался в клетке, моя дочь тоже находится в клетке. В вашем понимании. И я тоже. Ну а вы сами? Разве нет?
Ему снова послышался сдавленный смешок. По спине мужчины прошла дрожь, возможно, в этом был виноват отсыревший плащ.
– Позвольте только с ней увидеться, – еле слышно произнес он.
– Это слово для нее ничего не значит.
– Поговорить!
– У вас не получится, – хладнокровно напомнила женщина. – Она глуха.
– Как вы с ней общаетесь?
– Рисую знаки и буквы на ладони, складываю пальцы особым образом. Отстукиваю морзянку по подлокотнику ее кресла. Мы начинали учиться с горячего и холодного, с удара и поглаживания. Она все схватывала очень быстро, и ее сознание напоминало мне птицу, которая пытается вырваться на волю. Громадную сильную птицу, заточенную в крохотную клетку, где она не может даже расправить крылья.
– Ну прошу вас! – Профессор зябко запахнул на груди плащ. – Согласитесь на несколько минут выступить в роли посредника! Ведь когда-то вы сами настаивали на этом! Я хочу только спросить об…
– Экспедиции на Меркурий. – Тень снова появилась на фоне окна. – Боюсь, что это совершенно неактуально. Моя дочь давно уже работает над новой планетной системой. Прежняя система ее разочаровала, не без вашей помощи. Вы не захотели ее принять всерьез, а теперь поздно. Дверь – там.
В машине ему пришлось проглотить несколько таблеток, в последнее время сильно пошаливало сердце. Профессор включил радио и тут же убрал звук. Ужасная музыка! А что передавали тогда, в семьдесят шестом году? На какой фильм его так звала Алиса?
«Это был „Человек, который упал на Землю“ Николаса Роуга, с Дэвидом Боуи в главной роли, – вдруг вспомнил он. – А по радио постоянно крутили „Дикий ветер“ в исполнении того же Боуи. Мне было сорок, и я тогда не знал, что такое таблетки. Алисе – двадцать три. И такие глупые голубые глаза, что можно было делать ставку – проживет сто лет. Обычно дураки живут долго. Женщине, которая ко мне пришла, было двадцать пять, и у нее на лице лежала маска обреченности. А об экспедиции на Меркурий никто и не думал».
Он нажал несколько кнопок на пульте магнитолы, настроился на волну, где передавали старые песни. Ехать пока не решался, таблетки отчего-то не действовали. Сердце как будто сжимала сильная, жестокая рука.
«Мы с удовольствием выполняем заявку нашего знаменитого ученого, профессора… – он изумленно услышал в эфире свое имя. – Хит семьдесят шестого года – „Дикий ветер“ в исполнении Дэвида Боуи!»
Любовь, одна любовь подскажет мне,
что делать,
Дай мне улететь вместе с тобой…
«Но я в жизни не звонил на радио! Я никогда ничего не заказывал!»
Я пролечу сквозь твое сердце,
Как дикий ветер летит сквозь листву,
Коснись меня, и я услышу…
«Это чья-то шутка?!»
Когда ты целуешь меня, я начинаю жить,
И слышу звуки музыки,
И вся жизнь моя – дикий ветер,
Срывающий листву с твоего сердца…
Он протянул руку, чтобы сделать звук громче, и рухнул на пол машины.
В темной комнате раздались легкие шаги, послышался плеск молока в чашке. Затем стук – чашку поставили на подоконник. Тень в кресле, до сих пор казавшаяся чем-то неодушевленным, внезапно шевельнулась.
– Ты работаешь? – спросила мать. Она всегда подкрепляла словами знаки, которые писала на ладони дочери. – Почти готово?
