Уильям Хьёртсберг - Сердце Ангела
— Вы понимаете, это было ужасно. Они хотели его застрелить.
И снова патрульный:
— Вы с ним побудьте, ладно? А я найду телефон, надо «скорую» вызвать.
Теплое солнце гладило мое покалеченное лицо. Везде, где приложилась дубинка или ботинок, образовалось по маленькому стучащему сердцу. Я потрогал лицо и не нащупал ничего знакомого. Абсолютно чужая физиономия.
Потом опять послышались голоса, и я понял, что снова на время отключился. Патрульный поблагодарил собачника, причем выяснилось, что последнего зовут мистер Гротон, и попросил его, когда будет удобно, подойти в участок и дать показания. Гротон обещался быть сегодня после обеда. Я проурчал короткое «спасибо».
— Ничего, все нормально, — сказал патрульный. — Скоро уже неотложка приедет.
Карета скорой помощи возникла в ту же секунду, что означало, что я опять вырубился.
— Полегче, — пробормотал санитар и велел напарнику: — Эдди, бери его за ноги.
Я сказал, что пойду сам, и даже попробовал встать, но колени мои тут же подогнулись, и остаток пути я проделал на носилках. Я мало следил за происходящим: какой смысл? В карете скорой помощи пахло блевотиной. Сквозь нарастающий вой сирены я различил смех водителя и его напарника.
Глава сороковая
Окружающий мир снова возник в форме реанимационной палаты больницы «Бельвю». Серьезный молодой врач-практикант промыл мне раны на голове и заново сшил лоскуты кожи. Он пообещал также сделать, что сможет, с остатками уха. Я был не против: после укола димедрола меня абсолютно все устраивало.
Когда меня вывозили из рентгеновского кабинета, пришел следователь из районного участка. Шагая рядом с креслом-каталкой, он спросил меня, знаю ли я тех, кто пытался меня ограбить. Я не стал разочаровывать его и поддержал версию с ограблением. Получив от меня описание внешности «тренера» и парня, следователь ушел.
Когда закончили фотографировать содержимое моего черепа, врач сказал, что мне нужно отдохнуть. Я опять-таки был не против. Меня поместили в травматологию и сделали мне еще один укол под ночную рубашку. Дальше — тишина…
— Просыпайтесь, — сказала нянечка, — ужинать пора.
Трудясь над пареной морковью, я узнал, что меня решено оставить под наблюдением до завтра. Рентген трещин не выявил, но возможно, что сотрясение все-таки есть. Я слишком погано себя чувствовал, чтобы возражать. Когда я расправился с положенным мне детским питанием, нянечка довела меня до таксофона в коридоре. Я позвонил Епифании и сказал, что домой сегодня не приду.
Она сперва заволновалась, но я отшутился и пообещал, что назавтра буду как огурчик. Она сделала вид, что поверила.
— А знаешь, на что я твою двадцатку потратила?
— На что?
— Купила кучу дров!
— А у меня как раз спичек — завались.
Она рассмеялась, и мы попрощались. Похоже, я втюрился. Вот не было печали.
Нянечка проводила меня в палату, где меня дожидался очередной шприц.
В ту ночь мне почти ничего не снилось, но призрак Цифера раздвинул тяжелую завесу лекарств и пришел посмеяться надо мной. Большую часть я забыл, когда проснулся, но одно помнил отчетливо: ацтекский храм утесом поднялся над кипящей толпой площадью. Крутые ступени его были залиты кровью. На самом верху все в том же фраке стоял Цифер и со смехом глядел вниз на знать в уборах из перьев. Потом он схватил кровоточащее сердце жертвы и подбросил его высоко в небо. На жертвенном алтаре лежал я сам.
На другое утро, когда я доедал кашку, ко мне с неожиданным визитом явился лейтенант Стерн. Он был в своем буром костюме, но синяя рубашка и отсутствие галстука указывали на то, что сегодня он не на службе. Правда, несмотря на выходной день, физиономия его ничуть не утратила своего типично полицейского выражения.
— Здорово тебя отделали.
Я улыбнулся остатками зубов.
— Жаль, небось, что руку приложить не пришлось?
— Если б я к тебе руку приложил, ты бы отсюда через неделю не выполз.
— А где цветы? Забыли?
— На могилу тебе принесу.
Стерн уселся на белый стул возле кровати и уставился на меня взглядом стервятника, изучающего расплющенную тушку опоссума посреди шоссе.
— Я тебе вчера вечером домой звонил, а телефонистка из службы сказала, что ты в больнице. Меня к тебе только сейчас пустили.
— А в чем дело?
— Сюрприз. Ты ведь клянешься, что не знал эту Крузмарк, а мы у нее в квартире нашли кое-что…
— Что же? Жду, затаив дыхание.
— Во-во. Они там тоже затаивают. В газовой камере. Не помогает только.
— А в Синг-Синге что делают? Там ведь электрический стул…
— Я лично нос зажимаю. Они ведь, как только их током шибанет, тут же в штаны кладут. Вонь такая, будто в толчке колбасу жарят.
«Такой-то носище, пожалуй, двумя руками затыкать приходится», — подумал я.
— Ну и что ты там у нее нашел?
— Спроси лучше, что я не нашел. А не нашел я страничку из календаря за шестнадцатое марта. Все на месте, а этой нет. А у нашего брата на такие вещи глаз наметанный… Я и послал нижнюю страницу в лабораторию, посмотреть, что там отпечаталось. И знаешь, что там было написано?
— Понятия не имею.
— А написано там было «Ан» точка, «Гар» точка.
— «Ангар» получается.
— У тебя, сволочь, «вышка» получается. За дурака меня держишь?
— Совпадение и улика — разные вещи.
— Где ты был в среду после половины четвертого?
— На Центральном вокзале.
— Поезд встречал?
— Нет, устриц ел.
Стерн покачал своей огромной башкой.
— Дохлое алиби.
— Меня буфетчик запомнил. Я там долго сидел. И заказал много. Мы с ним еще пошутили: он говорит, что устрицы на плевки похожи, а я говорю: ничего, зато в постельных делах помогают. Проверь, если хочешь.
— Проверю, будь спокоен. — Стерн поднялся. — Я все, что ты с воскресенья делал, проверю и перепроверю. Погоди, я еще буду нос зажимать, когда тебя на стул посадят.
Стерн ухватил своей лопатой нетронутый бумажный стаканчик с баночным грейпфрутовым соком, опорожнил его в один присест и удалился.
В регистратуре с моими бумагами провозились почти до полудня, и лишь тогда я смог последовать примеру лейтенанта.
Глава сорок первая
Снаружи Пятая авеню была вся разрыта, но по случаю воскресенья никакие работы не велись. Деревянные козлы с гордой надписью «Ремонт дороги» загончиком окружили перекопанный участок с кучами земли и брусчатки. В этой части города под тонким слоем гудрона спрятана старая мостовая. Кое-где она еще проглядывает как напоминание о прошлом веке рядом с другими экспонатами забытых времен: чугунными фонарями, изогнутыми, как епископский посох, и редкими плитами голубоватого гранита, оставшимися от старого тротуара.
