Иван Панкеев - Копья летящего тень
Мы сошлись с Любой легко и спокойно — не как два одиночества, а как две необходимости. Через три месяца я уже и представить не мог, как мы жили порознь. Зато точно понял, какая сила держала меня на земле — сила ожидания именно этой встречи. И совершенно ясно, четко осознал закономерность того, недавнего сплина, той непередаваемой депрессии, тоски, одиночества; все это необходимо было для того, чтобы очиститься от гнилой шелухи прошлого; для того, чтобы на контрасте оценить всю прелесть, все блаженство дарованного общения, которое так долго я боялся назвать истинным его именем — Любовь.
Наслаждаясь обретенной гармонией, я даже позабыл о кошмарном сне; какой-то фантасмагории с вампирами, уворованными аурами. Теперь сил в моих руках было столько, что и кресло ремонтировалось само собою, и все обретало смысл и место: любая вещь и любой жест.
О недавнем прошлом напомнила случайная встреча с Макаровым. Однако нет в мире ничего случайного, все — для чего-то. Он поинтересовался: не повторялось ли подобного тому, что было раньше в квартире Болеров. Я, в свою очередь, ответил, что квартира уже так обжита мною, что от Леры и Бори в ней осталась только благодарная память: вдруг, со спокойной уверенностью и невероятным подъемом я в течение одного дня поменял обои; затем переставил мебель, приволок из родительского дома картины, посадил цветы и заставил двумя десятками горшков все подоконники. Не знаю, что на меня нашло, но мысль, что так надо сделать, оказалась непреодолимой, она не допускала никакого анализа, требуя лишь слепого подчинения и реализации.
— А как ваша борьба? — скорее из вежливости, чем для информации, поинтересовался я у Макарова. — Извели вампиров?
— Зря иронизируешь, — ответил он серьезно, с ноткой обиды в голосе.
Уловив эту нотку, я тут же пожалел о своем тоне: действительно, кто мне позволил сводить до уровня ерунды то, о чем я на самом-то деле ровным счетом ничего не знаю. И потом — не хватало еще ни за что, ни про что обидеть человека, который кроме добра ничего мне не сделал.
— Извини, Лень, — мгновенно слетело с моих губ, и, вероятно, в интонации было столько испуга, что доктор с удивлением взглянул на меня. — Я правда не хотел тебя обидеть, просто вырвалось, я ведь давно уже позабыл о тех кошмарах. Есть что-нибудь новое?
— В том-то и дело, что есть. Лучше бы его не было. Мы сейчас отслеживаем больных, угасающих беспричинно и быстро. Но, во-первых, нас мало, а больниц в Москве — сам знаешь, тем более, что далеко не каждый считает такое недомогание серьезным недугом, и обратившиеся к врачам — это ничтожный процент от реального числа пострадавших. Во-вторых, мы ничего не смогли доказать.
— В смысле? — уточнил я.
— В том смысле, что действительно существует товарищество с ограниченной ответственностью «666», действительно там работают известные тебе Татьяна Львовна, Юрий Вольфович и прочие. Занимаются тем, что покупают и перепродают, а также выступают посредниками. Но что касается нашей темы — сплошной мрак. Как врач, экстрасенс, я уверен, что все именно так обстоит, как мы с тобой говорили. Понимаешь — уверен! Не на словах — мне об этом мои руки, глаза, голова, каждая моя клетка кричит: я ведь заходил в их желтенький особнячок.
— Что, действительно — желтый? — удивился я. — И стоит на окраине лесопарка?
— Представь себе — все именно так, как ты видел во сне, и даже стол в комнате для заседаний — круглый, а стульев — шесть.
— Фантастика! — выдохнул я. — Крыша едет от такого…
— У меня тоже скоро поедет. Кое-кто на нас уже смотрит как на шизиков. Мы — об опасности, о вреде для здоровья и жизни, а нам, естественно — доказательства на стол, мол, эти ваши биополя — не документ, их к делу не подошьешь и в суд не передашь. Нет такой статьи, мол, так, по подозрению, всех арестовать можно…
— М-да… — заполнил я возникшую паузу, одновременно подтверждая: мол, слушаю дальше.
— Вот и я теперь самому себе говорю: «М-да, Леонид Иванович, надо что-то делать, и экстренно, а — что делать?» Ну вот что делать-то? — развел он руками, словно я мог ответить ему. — Ведь ужас даже не в моральном смысле: что воруют чужое, необходимейшее, на что не имеют права — это все равно, что без спроса взять у человека глаза, легкие, сердце, печень — что угодно: мол, ты обойдешься, это наш бизнес. Да по какому праву?
Было видно, что это давно гнетет его — он нервничал, заводился, и я не знал, как и чем успокоить его. Разве что — дать выговориться.
— Понимаешь, я ведь не случайно спросил у тебя о свежих, если они есть, ощущениях. Мне кажется, что эти скоты изобрели что-то новое.
«Ну, уж если Макаров сказал «скоты», то довели его основательно», — ответил я про себя.
— Раньше они хоть детей не трогали — наверное, не насобачились, или сбыта не было, не знаю. А теперь пошли детишки — то обмороки, то бездиагнозное угасание, то полный упадок сил… И я ничего не могу сделать — мне никто не поверит, что такое возможно: воровать ауру. Потому что и в самое ауру эти тупицы не верят. Я ее телом чувствую, Михаил — глазами видит, приборы фиксируют, — усиленно жестикулировал Макаров, — а они, видишь ли, не верят, для них это — мистика, сказка про белого бычка! А дети — умирают. Я же видел их глаза — они меня в могилу сведут! Не глаза, а тоннели в смерть: «Дяденька, что со мной, я так любила играть в «Барби», а теперь почему-то не люблю». А глаза родителей: «Доктор, вы же врач — сделайте что-нибудь, ну сделайте же!»
Впервые за все время нашего знакомства я видел Макарова таким; обычно уравновешенный, даже бесстрастный, сегодня он говорил и жестикулировал нервно, возбужденно, не в силах справиться с эмоциями. Если даже в нем произошли столь значительные сдвиги, значит, дело действительно серьезное. И даже точно — серьезное, если все обстоит так, как он говорит; я-то знаю далеко не все.
— Ладно, если что — сразу звони, — стал прощаться Леонид Иванович. — Сразу, обязательно, — подчеркнул еще раз, протягивая сухую длинную ладонь для рукопожатия.
Много ли надо человеку, когда он счастлив? С одной стороны — конечно, много, никак не меньше, чем всем остальным: и еда, и комфорт, и любимая работа, и здоровье… А с другой стороны — всего лишь причина счастья и нужна: один-единственный человек. Но зато весь мир этого человека, вся его внутренняя вселенная, все привычки, заботы, — все это автоматически становится твоим, ложится на твои плечи, потеснив собственные заботы и планы; и странное дело — крест этот не тяжек, не обременителен, а даже наоборот — приятен.
Так было и со мною. Наконец-то я понял, что даже получасовая, пустая, в сущности, болтовня по телефону, которую я ненавидел раньше, может быть приятной и притягательной; хотя, если разобраться, какая в ней может быть ценность, какие чувства; «Проснулась?» — «Да». — «Я рад, боялся тебя разбудить. Завтракала?» — «Нет, еще в постели». — «А завтрак рядом с тобой, на столике». — «С ума сошел! Когда ты успел купить арбуз?! Спасибо, дорогой, я загадаю желание — этим летом еще не ела арбузов». — «У Макса сколько уроков?» — «Четыре. Но я занята, побудет в продленке». — «Нет, я сам его заберу». — «Но ты же на работе!» — «Но ему же приятно будет!» — «Я тебя люблю». — «Я люблю тебя». — «До вечера». — «До встречи».
