Джеймс Герберт - Возвращение призраков
— Да, минуты на две.
— В свое время вы оцените эти две минуты.
— У меня будет время в последний раз закурить.
Она рассмеялась, радуясь, что шутливая беседа разрядила напряженность между ними. Но Эш все испортил своим вопросом:
— Как долго болеет ваш отец, Грейс?
— Уже третий раз вы спрашиваете о здоровье моего отца Не понимаю, почему это для вас так важно.
— Я не говорил, что это очень важно. Любопытно, вот и все.
— В этом нет ничего таинственного. Здоровье отца стало ухудшаться вскоре после смерти матери, хотя артрит в руках мучит его уже несколько лет. Но только недавно отец так сдал.
— Он показывался врачу в последнее время?
— Несколько месяцев назад, когда не смог больше выносить моих надоеданий. Истощение, умственное и физическое, несколько повышенное давление — вот приговор доктора. И артрит не улучшает положения.
— Сегодня он выглядел неважно.
— Я попросила доктора Степли зайти на неделе посмотреть его. И не собираюсь предупреждать отца до последнего момента.
— Доктор Степли — деревенский терапевт?
Грейс кивнула.
— Он присматривает за нашей семьей, сколько я себя помню. Думаю, ему пора на пенсию, но он упрям, как мой отец. Наверное, будет продолжать практику, пока не свалится во время обхода.
Реактивный самолет высоко в небе виднелся сверкающей точкой и оставлял за собой тонкую, почти призрачную линию. След разбухал и растворялся в разреженном воздухе.
— Вот что осталось от Локвуд-Холла.
Эш посмотрел, куда указывала Грейс, и увидел вдали серые развалины. Приглушенная зелень холмов позади подчеркивала безжизненность изломанных камней.
Эш снял пиджак и повесил на руку.
— В прежние дни дом, должно быть, имел величественный вид, — заметил он, вместе с Грейс приближаясь к руинам.
— Во многих отношениях — да.
Эш взглянул на нее:
— Вы как будто не уверены.
— У нас до сих пор есть картина с изображением Локвуд-Холла, каким он был в восемнадцатом веке, — и да, я думаю, это было внушительное здание. Но мне оно никогда не нравилось. Его архитектура всегда казалась мне какой-то холодной; возможно, картина просто плохо написана.
— Я бы хотел увидеть ее.
— Хорошо. Она в кабинете у нас дома. Некоторые восхищаются как зданием, так и картиной, так что мое мнение может показаться вам не слишком заслуживающим доверия.
— Довольно часто бывает, что люди ощущают неприязнь к некоторым местам.
— К дому моих предков? Я должна бы гордиться его историей, как и его величественностью.
— Может быть, на вас влияет сожаление о том, как много Локвуды утратили за все эти годы.
— Я не проклинаю судьбу за утрату того, что мы имели.
В ее ответе не было резкости, просто твердое убеждение, и Эш решил, что ему это нравится. Эта женщина не хнычет, как новые бедные.
Ее саму словно смутила собственная откровенность:
— Я показалась вам сварливой?
Он не удержался от смеха:
— Нет, возможно, просто возмущенной.
К ней снова вернулось хорошее настроение.
— О, я умею возмущаться. Вам надо послушать, когда отец говорит со мной о религии. После этого мы можем несколько дней дуться друг на друга.
— Как вам удалось не стать религиозной? Вам, дочери викария?
— Это все равно что жить в магазине кондитерских изделий. Можно потерять аппетит к сладкому, когда кругом его навалом. Под конец и мама чувствовала то же. Хуже того — я думаю, под конец ее тошнило от религии. Но это не значит, что я не верю во Всевышнего или загробную жизнь. Наверное, это догма и ритуал отвратили меня от религии. Кроме того, есть другие тайны, которые нужно разгадать, прежде чем беспокоиться о смысле мироздания, — например, призраки, которых видели в Слите, или то, почему иногда я могу проникать в чужое сознание.
Ее последнее замечание остановило его расспросы, на что и было рассчитано. Грейс повернулась к Эшу:
— Как я смогла этой ночью участвовать в вашем сне, Дэвид? Как я смогла увидеть вашу несчастную умершую сестру Джульетту, когда до вчерашнего дня ничего не знала о вас? И то, о чем я раньше не упоминала: вы как будто страшно боялись ее…
Она увидела, что ее слова произвели на него глубокое впечатление. В глазах отразилась смесь страха и горечи, но когда Эш заговорил, в его голосе была лишь холодная злость:
— Я боялся ее шуток, ее отвратительных мелких шуточек.
Он пошел дальше, оставив Грейс стоять на дороге.
— Вы не можете до сих пор проклинать ее за это, Дэвид, — крикнула она ему в спину. — Теперь, когда ее нет, вы должны простить ее.
Эш остановился и обернулся.
— Вы не поняли, — с прежней холодной злобой сказал он. — Она разыгрывала свои шутки уже после смерти.
20
Меж широких ступеней лестницы, ведущей к зияющему входу в Локвуд-Холл, росла трава, и истинный цвет железных перил скрыла ржавчина. С обеих сторон от входа возвышались почерневшие колонны, а высокие зияющие окна открывали пустоту внутри.
Поднявшись по ступеням, Эш увидел рухнувшие внутренние стены, полуобвалившуюся лестницу на верхние этажи, которых больше не было, и темные, искореженные стропила; сквозь крышу виднелось ясное светлое небо. Грейс с ничего не выражающим лицом стояла на самой нижней ступени позади Эша.
Он обернулся и подождал ее, но она колебалась.
— Грейс! — позвал он, не понимая, почему она не идет.
Прогнав все чувства, которые только что занимали ее, она перевела взгляд с распахнутой двери на исследователя и начала взбираться по лестнице.
Эш снова переключил внимание на дом, вытянув шею, чтобы разглядеть то, что было когда-то верхними этажами, и остатки витиеватой каменной балюстрады, идущей вдоль всей крыши.
— Можно примерно представить, как это выглядело, — сказал он взволнованно, почувствовав рядом присутствие Грейс.
— Я не хочу думать об этом, Дэвид. Я не люблю это место. Когда я прихожу сюда, у меня всегда такое впечатление, что оно что-то замышляет, обиженное этой разрухой. Странно, но у меня появляется такое же ощущение, когда я смотрю на картину, что висит дома.
— Вы позволяете воображению завладевать вами, — мягко успокоил ее Эш. — Здесь ничего нет.
— Вы ничего не чувствуете?
Он заглянул внутрь, его глаза обежали заляпанные стены, обвалившуюся лестницу.
— Это просто пустая оболочка.
Она обхватила себя за плечи, словно внезапно замерзла.
— Мне тоже хочется поверить в это. Даже в детстве я ненавидела это место., Я никогда не прихожу сюда одна, и, к счастью, моя мать вроде бы тоже не любила его. Только отец ходил сюда и иногда настаивал, чтобы я шла с ним. Помню, как он переходил из комнаты в комнату и часто, если это было безопасно, закрывал глаза, представляя, как тут было раньше. Он даже что-то напевал — знаете, один из старинных вальсов — и описывал мне социальное положение, которое занимали здесь поколения Локвудов. Держась за его руку, я сама воображала их — длинные одежды, напудренные парики, звуки клавесина. Я чуть ли не слышала смех, разговоры, стук туфель по мраморному полу в бальном зале, когда гости танцевали. Романтика, я знаю, представления девочки о том, как все должно было здесь происходить; но я чуть ли не наяву видела их…
