Ужасно-прекрасные лица (ЛП) - Чень Линда

При этих словах Чжин-Хван поворачивается и идёт на кухню. Как и приказывает Кэнди, он берёт с раковины средство для мытья посуды, открывает рот и начинает капать моющим средством себе на язык.

— Глотай, — говорит Кэнди.

Его глаза закрываются, он давится жидкостью, адамово яблоко дёргается от усилия, когда он глотает моющее средство.

На моём лице расплывается широкая мстительная улыбка. Мина наблюдает за происходящим с удовлетворением в глазах.

— Ты многого лишил Санни и Мину, — говорит Кэнди. — Мы пришли забрать долги.

Кэнди достаёт из сумки ароматическую палочку, маленькую подставку для благовоний и богато украшенную жестянку, которую я сразу узнаю. Она открывает жестянку и зачерпывает немного красновато-коричневой грязи в блюдо и зажигает благовония. Ароматный дым тонкими белыми завитками поднимается вверх.

— Сначала отдай мне свои волосы, — говорит ему Кэнди. — Принеси ножницы.

Чжин-Хван подчиняется. У него нет выбора. Он открывает кухонный ящик и возвращается в гостиную с парой кухонных ножниц.

— Режь, — говорит Кэнди.

Вместо того, чтобы просто отрезать прядь, Чжин-Хван широко раскрывает ножницы и яростно тыкает ими себе в голову. Я вздрагиваю. Мина отшатывается. Глаза Чжин-Хвана наполняются слезами. Он орудует ножницами, открывая и закрывая их на голове. Порезы быстро открываются, тонкие красные струйки стекают по линии волос на воротник рубашки. Он останавливается только тогда, когда Кэнди поднимает руку. Дотрагиваясь до пятнистых красных ран на голове, Чжин-Хван выдёргивает две пригоршни волос и кладёт их в протянутую ладонь Кэнди.

Кэнди кладёт волосы на блюдо и покрывает их грязью.

— Теперь возьми пепельницу, — говорит она ему.

Чжин-Хван тянется к пепельнице на кофейном столике, высоко поднимая тяжёлую чёрную штуковину. Он пленник собственного тела, совершенно бессильный против её принуждения, единственный признак того, что он всё осознаёт, — это бушующая паника, скрывающаяся за широко раскрытыми, немигающими глазами.

— Выбей себе зуб.

Чжин-Хван со всей силы бьёт себе пепельницей по губам.

Мина резко выдыхает и отворачивает голову, не в силах больше смотреть.

Я не отвожу взгляд. Я заставляю себя смотреть на кровавое зрелище, в то время как Чжин-Хван снова отводит руку назад и бьёт себя снова и снова. Что-то хрустит у него во рту. К красной слюне, стекающей с его разбитых губ, примешиваются белые осколки.

— Так не получится, — наставляет Кэнди спокойно, почти как врач. — Вырежь ножницами.

Чжин-Хван без колебаний широко открывает рот и засовывает ножницы в рот.

Такое чувство, что я смотрю сценическую постановку. Есть что-то настолько далёкое от реальности, почти театральное в том, как на моих глазах разыгрывается членовредительство. Кровь на его лице такого яркого оттенка, что похожа на красную краску. Он жалобно стонет, проводя лезвием по распухшим дёснам и сломанным зубам.

Мина закрывает лицо руками, её плечи трясутся, но она не просит Кэнди остановиться.

Наконец Чжин-Хван опускает ножницы. Он подходит к Кэнди и бросает окровавленный, наполовину сломанный зуб в чашечку для благовоний.

— Кэнди, я… кажется, мы своё получили... — бормочу я. От вида такого количества крови месть перестаёт приносить мне удовлетворение.

— Что думаешь, Чжин-Хван? — спрашивает Кэнди. — Мы своё получили? Ты сожалеешь о том, что сделал?

Чжин-Хван выплёвывает каплю крови в сторону Кэнди и кричит:

— Кто-нибудь, помогите мне!

Кэнди мотает головой:

— Похоже, ты ни о чём не сожалеешь.

Губы Чжин-Хвана снова смыкаются, как будто их заклеили скотчем, позволяя вырываться только напряжённым, приглушённым стонам. Кэнди поднимается на ноги, и я вижу, что Чжин-Хван хочет отступить на шаг, но не может сдвинуться с места, не в силах убежать, не в силах закричать.

— Похоже, ты думаешь тем, что у тебя в штанах. Может быть, ты будешь яснее мыслить без этого, — говорит ему Кэнди.

Чжин-Хван снова тянется за ножницами.

Другой рукой он расстёгивает ремень и молнию на брюках. Он опускает ножницы к отверстию в ширинке.

— Кэнди, остановись! — я бросаюсь вперёд и хватаю её за руку, впиваясь ногтями. — Хватит!

Кэнди наконец поворачивается и смотрит на меня. Её глаза ясны, выражение лица беззаботное.

— Этого достаточно, — повторяю я, дёргая её. — Мы получили от него то, что нам было нужно, верно?

Кэнди оборачивается и глядит на Чжин-Хвана — избитого и изломанного, кровь льется у него из головы, изо рта, ножницы зависли прямо над промежностью.

— Иди приляг на кровать, — приказывает ему Кэнди, её голос лишён эмоций. — Когда проснешься, то забудешь, что мы были здесь. Ты подумаешь, что тебе в травку подмешали какой-то наркотик, и у тебя была неудачный трип. Вот откуда взялись твои травмы.

Мина опускает руки от лица и прерывисто вздыхает с облегчением, когда Чжин-Хван неторопливо уходит, закрыв за собой дверь в спальню.

Кэнди снова лезет в сумку. На этот раз она достаёт три маски. Поверхность масок коричневато-красная; должно быть, они были сделаны из той же глины, которую Кэнди носит с собой в жестянке. Маски раскрашены упрощёнными изображениями женских лиц. Большие глазницы и маленькие губки подведены красным, а на щеках есть точки, изображающие румяна.

— Теперь, когда у нас есть подношения, мы призовём дух девы, чтобы она отомстила за нас. Она принесёт ему много несчастий за то, что он сделал, — она вручает каждому из нас по маске. — Вы обе ещё хотите отомстить?

Мина медленно кивает.

— Я готова, — тоже киваю я.

— Эти маски носят ученицы девы во время ритуалов, — объясняет Кэнди. — Когда мы надеваем их, то становимся членами её священного внутреннего круга.

Вместе мы надеваем на лица маски. Кэнди ставит чашечку с благовониями и её содержимое на пол, и мы садимся вокруг, скрестив ноги.

— Не открывайте глаза, пока я не скажу, — напоминает нам Кэнди, как в прошлый раз. — Мы возьмёмся за руки, чтобы установить связь. Круг нельзя разрывать, пока ритуал не будет завершён.

Мы с Миной берём её за левую и правую руки соответственно и замыкаем круг. Затем мы закрываем глаза.

В темноте Кэнди тихо напевает на том же языке, на котором говорила раньше. Температура в комнате, кажется, падает на несколько градусов, посылая шокирующий холод по конечностям. Кэнди продолжает петь, её голос — якорь в темноте. Мои пальцы крепче сжимаются вокруг её и Мины рук.

В нос ударяет сильная вонь, как будто снимаешь крышку с мусорного контейнера, который стоял на солнце: тухлые яйца, рыбьи потроха и сера. Я инстинктивно пытаюсь отдёрнуть руку, чтобы прикрыть нос. Кэнди сжимает мою руку, впиваясь ногтями в кожу, напоминая мне поддерживать связь.

Запах становится сильнее, слёзы проступают на плотно сомкнутых уголках век. Я слышу, как Мина кашляет справа от меня.

Кэнди продолжает петь, ничуть не смущаясь, её голос повышается, становится всё более пылким. Лёгкий ветерок обдувает мои плечи, хотя в комнате нет открытых окон.

Затем я чувствую — чьё-то присутствие.

С нами в этой комнате есть кто-то ещё.

Кто-то очень недовольный.

Тяжёлый запах окутывает меня густыми испарениями, и я давлюсь, желудок болезненно выворачивает. Желание, которое я не могу определить, поднимается из глубины моего нутра, царапает стенки горла и скользит по языку, изливаясь изо рта нескончаемым потоком. Слова. Я изрыгаю слова — слова, которых не понимаю, но которые каким-то образом свободно слетают с моих губ.

Рядом с собой слышу, как Мина тоже повторяет эти слова, теперь мы поём тремя голосами в унисон.

Что-то касается моей ноги. Горячее дыхание обдувает шею. Всё тело дрожит, но я цепляюсь за руки Кэнди и Мины, какими бы слабыми ни становились мои руки.

— О боже! — внезапно вскрикивает Мина.

— Не отпускай руки! — раздаётся слева от меня голос Кэнди.

Рефлекторная потребность открыть глаза обжигает, но предупреждение Кэнди обжигает сильнее. И я слишком напугана, чтобы действительно посмотреть, увидеть именно то, что мы призвали в это замкнутое пространство.