Джонатан Кэрролл - Стеклянный суп
И вот, стоя у кухонной двери, готовая отдать Джону всю себя, она наконец его увидела. Он стоял на коленях, к ней спиной, лицом в пол, и словно молился… ей же. Точная копия Лени Саломон сидела за столом лицом к двери, и даже одежда на ней была точно такая же, как на Лени некоторое время назад.
Теперь, когда Хаос научился думать, он вообразил себя остроумным и страшно забавным. Обычно он навещал Фланнери в собственной шкуре. Но сегодня он решил внести в свои визиты немного веселья и разнообразия. Фланнери трахается с калекой? Ну так сегодня калека оттрахает его самого.
Так он пустился на поиски Лени и обнаружил ее в магазине нижнего белья. Он следил за ней, пока она колебалась, не зная, какой халатик предпочесть. Когда ее образ отпечатался в его сознании, Хаос проник в квартиру к Фланнери и воссоздал Лени Саломон такой, какой он ее только что видел. Войдя в кухню, Джон увидел Хаос, обитающий в озадаченном теле его любовницы. В тот же миг он преклонил колена и пал перед своим создателем ниц.
Но здесь Хаос допустил ошибку. Он признавал в людях только самого себя. Все остальные человеческие качества он презирал как заблуждения или слабости. Хаос понимал хаос любви, но не ее узы. Анархию искусства, но не гармонию и общность, которые оно создает. Хаос знал, что не различает определенные человеческие качества, как дальтоник не различает цвета, но ему было все равно. Он не видел их потому, что они были за пределами воспринимаемого им спектра. Как очень высокий свист, который слышат только собаки. Вот почему время от времени он создавал кого-нибудь вроде Джона Фланнери и посылал ненадолго в мир. Были такие поручения, такие задачи, выполнить которые могло только живое, настоящее человеческое существо. Человеческий фактор, справиться с которым могли только люди.
Вот ведь ирония — Лени была незаменима в любой критической ситуации. Флора часто шутила, что хотела бы оказаться рядом с лучшей подругой, когда начнется Третья мировая война. Потому что Лени наверняка не потеряет голову и точно будет знать, куда бежать и что делать, когда земля начнет плавиться у них под ногами.
Заглянув в кухню и увидев Джона, который стоял на коленях перед точной копией ее самой, Лени спокойно подумала, что это какая-то шутка, трюк; Джон все это подстроил, чтобы ее напугать.
Вторая Лени на кухне заговорила. Она, эта женщина, эта копия, одетая в тот самый наряд, который Лени оставила на двери в ванной несколько минут тому назад, сейчас говорила с Фланнери. Что именно она говорит, разобрать было невозможно. Язык самозванки не был похож ни на что, слышанное Лени раньше. Торопливая мешанина диссонирующих звуков, изливавшаяся из ее рта, пугала. Высокие и мелодичные звуки походили на птичью трель. В них была настоящая музыка, только в этой музыке что-то было не так. Довольно приятная, она звучала как-то мертво — словно ее исполняли на поддельных инструментах вроде труб из бумаги и скрипок из сукна. Джон отвечал ей длинными фразами на том же языке. Затем последовал скоростной обмен репликами. Они разговаривали.
Посреди разговора другая женщина вдруг умолкла и посмотрела прямо на Лени. Но не увидела ее, потому что теперь, в отличие от их первой встречи, Хаос покинул Лени. Она была спокойной и собранной. Она видела, что происходит что-то странное, и понимала, что Джон является его частью. Вот и все. Как всегда в подобных ситуациях, она не позволяла своему разуму выходить за пределы этих двух фактов. Другая женщина перестала на нее смотреть и снова заговорила с Джоном на их тайном безумном языке.
Лени медленно сделала два шага прочь от двери, выставив назад руку, чтобы нащупать то, что может оказаться у нее за спиной. Она была голой, если не считать халата и дешевых босоножек из красной резины, которые она держала у Джона. Как счастлива она была в тот день, когда покупала эти смешные штуковины, зная, что будет с ними делать. Как здорово было потом сказать Джону, что она оставит босоножки у него, потому что так удобнее. Оба, конечно, знали, что удобство тут ни при чем. Оставив свои босоножки в его квартире, она как бы застолбила участок, заявила свои права на самого Джона и на его собственность, что в ту пору его вполне устраивало.
Стоя по-прежнему к ней спиной, Джон не отрывал глаз от другой женщины. Лени знала, что стоит только Джону ее заметить, и ей конец. Ей надо было добраться до входной двери, потихоньку открыть ее и бежать. Она медленно шагнула назад, как можно тише и осторожнее. Но ее хромая нога и тут ей подгадила, помешав держать равновесие. Нога превратилась в злейшего врага Лени, затрудняя каждый ее шаг. Всю жизнь она думала об этой ноге так, словно та была ее умственно отсталой сестрой, которая повсюду таскается за ней, портя и губя все, к чему ни прикоснется. Словно неразлучный компаньон, нога вечно требовала к себе повышенного внимания, а взамен создавала только неудобства и неловкие ситуации. Лени ненавидела ее и себя — за то, что так и не повзрослела достаточно, чтобы стряхнуть этот груз с души.
Пока Джон и другая женщина разговаривали, идти к двери было легче. Лени не могла двигаться совсем беззвучно; да и никто другой не смог бы. Но шум, производимый ими, заглушал тот, который создавала она. Оглянувшись через плечо назад, она приободрилась, увидев, как мало ей осталось до выхода.
Что-то из сказанного Джоном, похоже, рассердило женщину. Ее голос поднялся до крика, и полились странные слова. Фланнери впервые оторвал взгляд от пола, но она заверещала, и его голова тут же поникла опять.
Что она говорит? И как он это понимает? И кто она, эта самозванка? И кто он? Лени была уже почти у двери, почти на свободе, когда ее сердце и разум споткнулись об эту мысль, об этот вопрос: так кто же такой Джон? Что здесь происходит сегодня, когда все должно было быть совершенно иначе? Любовь, страсть, но теперь еще и смятение, — все ее теперешние чувства к нему вырвались из-под ее контроля и затопили ее душу до самых берегов. И она совершенно ничего не могла с этим поделать, хотя и знала, что надо спасаться.
Собака открыла глаза. Подняв свою гигантскую голову, она не обернулась, чтобы посмотреть на женщину, которая сидела за столом. Не смотрела она и на Джона Фланнери. Датский дог открыл глаза и уставился прямо на Лени.
В ее сумочке на полу ванной комнаты лежали гостинцы для собаки. Всякий раз, приходя в гости, она приносила ей какое-нибудь лакомство или игрушку. Прогулки с Джоном и собакой вдоль Дунайского канала были для нее одним из самых привлекательных моментов в их отношениях. Из-за ее хромой ноги далеко они никогда не ходили. Но собака, казалось, ничуть не возражала и спокойно укладывалась у их ног, когда они садились на какую-нибудь скамеечку, и все трое умиротворенно созерцали течение реки и суету мира.
