Дин Кунц - Что знает ночь?
И получалось, что из двух объяснений инцидента — сверхъестественной и психической — более верной представлялась вторая. Псих. Он псих. Чокнулся, рехнулся, спятил, шарики закатились за ролики.
Может, ради собственного блага ему надо отправиться в дурдом, надеть эту рубаху с длинными рукавами, завязанными сзади, и радоваться глупым блинским мыслям, кружащим в пустой голове.
Или нет.
Способность рассматривать саму идею собственного безумства практически на сто процентов исключала безумие. Настоящий псих никогда не задастся вопросом, а не псих ли он. Настоящий псих уверен, что все остальные шесть миллиардов жителей этого мира безумны, тогда как он — столп здравомыслия.
Вместо того чтобы убедить Заха, что случившееся на служебном полуэтаже — чистый психоз, восстановленная мясная вилка укрепила его решимость узнать правду о том, что происходит в этом доме. Он знал, когда им пытаются манипулировать. Не был настолько тупым псом, что не мог заметить поводок. Не был наивным идиотом, который будет радостно жевать коровьи лепешки, потому что кто-то назвал их шоколадным тортом.
С вычеркнутым психозом оставалось только одно объяснение: что-то сверхъестественное. Если сверхъестественная сила могла скрутить мясную вилку, не требовалось большого ума, чтобы предположить, что она может вернуть вилку в исходное состояние.
Любая альтернативная версия сводилась к идентификации злодея-человека, какого-то чудика, который по только ему ведомым причинам заменил искореженную вилку такой же неповрежденной.
Зах дал себе неделю на то, чтобы подумать и посмотреть, что еще может случиться. Но больше ничего не случилось. Крышка потолочного люка не откидывалась сама по себе, лестница не раскладывалась. Каждый вечер, чувствуя себя трусохвостом, Зах подставлял стул под ручку двери стенного шкафа. Но ручка больше не дребезжала, а в стенном шкафу никто не зажигал свет.
Его родители были высоким командованием, а он новобранцем. Новобранцы не ходят к высокому командованию с дикой историей о призраке на служебном этаже, если только не приводят этого призрака, закованного в цепи.
Зах дал себе вторую неделю. Потом третью.
Начал задаваться вопросом, а может, этот эпизод так и останется единственным. Какой-то призрак-проказник заглядывает в их дом из Потусторонья, забавляется с выключателем и лестницей, скручивает мясную вилку, раскручивает мясную вилку, потом ему это надоедает, и он отправляется в другой дом, чтобы похулиганить там. Такой сценарий выглядел более убогим, даже в сравнении с тупыми фильмами ужасов, герои которых делали все возможное и невозможное для того, чтобы их укокошили.
Но, если все закончилось, Заха это очень даже устраивало. Он хотел стать морпехом, а не охотником за призраками.
* * *Доктор Уэстлейк сильно сомневался, что уникальная реакция Николетты на викодин могла проявиться вновь через три с половиной недели после принятия последней дозы. Но он хотел навести справки и пообещал позвонить ей на следующий день.
Джону о галлюцинации она ничего не сказала. С тем, чтобы понапрасну не тревожить его.
Доктор Уэстлейк позвонил, как и обещал, на следующий день, чтобы сказать, что ее последняя галлюцинация никак не связана с викодином. Однако попросил ее сдать кровь, чтобы сделать полный клинический анализ, на всякий случай.
Никки никогда не раздражалась. Раздумывать над возможными бедами считала делом неблагодарным. Ее жизнь ярко освещалась семьей и любовью, ее картины ценили и покупали за большие деньги, и в ответ она полагала себя обязанной быть счастливой и благодарить судьбу за все хорошее, отпущенное ей.
Всегда, даже в сложные периоды, она лучилась радостью и надеждой. Конечно же, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ожидание беды. Даже когда заболела Минни и не удалось сразу поставить диагноз, Николетта не думала о плохом и молилась исключительно о полном выздоровлении Минни.
Она не видела себя Поллианной.[19] Знала, что в этом мире ужасное случается с самыми прекрасными людьми, которые гораздо лучше ее, которые такие же хорошие и невинные, как Минни. Но она также знала, что сила воображения может формировать реальность. Каждый день она реализовывала на холсте те сюжеты, которые в противном случае навсегда остались бы у нее в голове, и, конечно же, могла сделать следующий логический полушаг, поверить, что воображение может воздействовать на реальность непосредственно, без физического участия художника, а потому навязчивые страхи могут проявиться в реальном мире. Беспокойство не стоило риска возможных последствий этого беспокойства.
С энтузиазмом принявшись за работу, она закончила триптих на той неделе, когда дожидалась результатов анализа крови. Картина получилась хорошей, едва ли не лучшей из того, что она уже нарисовала, и лабораторные анализы подтвердили, что она в добром здравии.
Никки начала следующую картину. Прошла вторая неделя, третья, и больше никаких галлюцинаций. Счастливая и довольная, Никки все более склонялась к тому, что странный эпизод в ванной напрямую связан с викодином, что бы там ни говорил доктор Уэстлейк. Препарат — точнее, его следы в организме — последний раз дал о себе знать, и больше она могла об этом не волноваться.
Она чувствовала постоянную напряженность Джона, но такое случалось и раньше. Решила, что напряженность эта спадет, как только он найдет убийцу учителя и закроет текущее расследование.
Сентябрь уступил место октябрю, и прекрасную осень омрачал разве что сон Никки. Она просыпалась от него чуть ли не каждую ночь, не помнила ни то, кого видела во сне, ни саму историю, однако точно знала, что это один и тот же сон. Поскольку Никки ни разу не просыпалась в страхе и тут же без труда засыпала вновь, она не верила, что это кошмарный сон, но иногда после него возникало ощущение, что она в чем-то перепачкалась, и Никки вставала, чтобы вымыть лицо и руки.
Вроде бы в этом сне она являлась объектом желания, кто-то страстно ее хотел, а она не испытывала к этому воздыхателю никаких чувств. Настойчивость этого воздыхателя и ее отчаянное сопротивление приводили к тому, что просыпалась она совершенно вымотанная. Вероятно, поэтому так легко засыпала снова.
* * *Отдав ключ от дома Лукасов Кену Шарпу и вернувшись домой, Джон узнал от Уолтера Нэша, что мерзкий запах в прачечной исчез так же неожиданно, как появился. «Я не стал разбирать сушилку, — сообщил Уолтер. — Что бы ни вызвало запах, это не разложившаяся крыса. Для меня это по-прежнему загадка, но я еще об этом подумаю».
За обедом Никки и дети выглядели подавленными, но Джон решил, что вечер портит его душевное состояние. Билли Лукас ушел, а с ним и надежда, что придет день, когда парнишка сможет ответить на его вопросы. Хуже того, его застали в доме Лукасов без веской на то причины, он признался, что боится за свою семью, которая тоже может стать жертвой безжалостного убийцы, и страх этот наверняка показался Кену Шарпу иррациональным. Джон не мог предсказать, как события этого дня отразятся на его способности защитить Никки и детей, но знал, что возможностей у него поубавится.
