Карлос Руис Сафон - Марина
Мы беспрерывно разъезжали. Мой успех в Вене стал известен всем лучшим импресарио Парижа, Милана и Мадрида, меня приглашали. Разумеется, я никогда не получала ни гроша за эти выступления и даже не знаю, как тратились заработанные мною деньги. Сергей был в долгах и вечно бегал от кредиторов. Когда они его особенно осаждали, он осыпал меня упреками и винил во всех этих неприятностях: я ему, по его словам, недопустимо дорого обходилась; я же, в свою очередь, не умела ценить его с Татьяной забот и благодеяний. Сергей накрепко внушил мне, что я неблагодарная, грязная, ленивая и глупая девчонка. Неудачная божья тварь, неизвестно зачем живущая на земле, которую никто и никогда не полюбит. Но все это не так важно, шептал мне Сергей в ухо, дыша коньячным перегаром. Они с Татьяной будут обо мне, бедняжке, заботиться и дальше.
Благодаря таким заботам я в шестнадцать лет ненавидела себя до такой степени, что избегала смотреться в зеркало. Я никак не могла заставить себя есть. Мне было легче, когда я скрывала свое тело под грязной, уродливой одеждой. Однажды нашла старую бритву Сергея и стала все чаще делать надрезы на руках – локтевых сгибах и запястьях. В наказание за это Татьяна меня порола по ночам. Связав и заткнув рот.
Через два года, в Венеции, один граф, пришедший на мое представление, предложил мне руку и сердце. Объявляя мне об этом наедине, Сергей зверски меня избил, сломав два ребра и разбив в кровь лицо. Только с помощью полиции Татьяне удалось его утихомирить. Из Венеции меня увезли на машине «скорой помощи». Мы жили в Вене все хуже, потому что финансовые проблемы Сергея становились все острее. Мы стали получать угрожающие письма, а однажды нашу виллу даже подожгли ночью, когда мы спали. В то время Сергей размышлял, как ответить на предложение мадридского импресарио, Даниэля Местреса. Мне предлагался сезон в старом Королевском театре Барселоны. Это показалось Сергею хорошим выходом: мы побросали в чемоданы что пришлось и до света съехали с виллы, держа путь в Барселону. Мне было девятнадцать, и все мои молитвы были о том, чтобы не дожить до двадцати. Я уже немалое время обдумывала способы самоубийства. Решительно ничего не держало меня в этом мире. Я чувствовала себя мертвой, которой зачем-то надо влачить жизнь. Вот тогда я повстречала Михаила Колвеника…
Прошло несколько недель с начала моих выступлений в Большом Королевском театре. В труппе, посмеиваясь, сплетничали о некоем весьма известном кабальеро, который приходит в одну и ту же ложу каждый вечер и не сводит с меня глаз. В Барселоне тогда вообще только и делали, что сплетничали о Михаиле Колвенике. О том, как он сделал состояние… о привычках и личной жизни… о его происхождении, полном загадок и недомолвок. Легенды сопровождали этого человека, слухи клубились вокруг него. Заинтригованная, я однажды послала ему приглашение посетить меня после спектакля. Он пришел почти в полночь. Миф, созданный о нем, заставлял думать о высокомерном и агрессивном типе, а я увидела очень сдержанного, даже робкого человека. Одет он был в черное. Никаких украшений, кроме небольшого значка на лацкане – изображение черной бабочки. Он был сдержан, серьезен и вполне традиционен в речах и поведении: поблагодарил меня за честь, оказанную ему приглашением, выразил восхищение моим пением. С улыбкой намекнул, что слухам о нем лучше не верить. Улыбка у Михаила была… я никогда не видела улыбки более прекрасной. Когда он улыбался, можно было поверить всему, что он говорил. Кто-то при мне пошутил, что Колвеник мог бы Христофора Колумба убедить в том, что Земля плоская, и в этой шутке было много правды. Так, он в тот вечер убедил меня прогуляться с ним по Барселоне. Говорил, что обожает прогулки после полуночи по спящему городу. И я, ни разу не выходившая из здания театра за все эти недели, уступила. Я знала, что Сергей и Татьяна придут в бешенство, но мне стало все равно. Мы тихо ускользнули через пожарный выход, я, по его настоянию, взяла его под руку, и мы прогуляли до рассвета. Он показал мне город его сказочных снов, и я увидела Барселону такой, как он хотел, его глазами. Пока мы пересекали Готический квартал и старый город по маршрутам, которые знал он один, он рассказывал нескончаемые легенды о тайнах и зачарованных духах старинных зданий. Казалось, Михаил знает все на свете – даже кто в каком доме живет, кто какое преступление совершил, какие про эти события были сложены песни и стихи. Город был перед ним как открытая книга. Он знал имена всех архитекторов, художников, ремесленников, бесчисленные, никому, кроме него, не известные имена людей, строивших и украшавших это сокровище, его Барселону. Чем больше он говорил, тем сильнее мне казалось, что я первая, кому он это рассказывает. Вообще, от его облика исходила некая аура отшельничества, одиночества… одиночества почти пугающего, глубокого, как пропасть, и наступил момент, когда я поняла, что не могу не заглянуть в эту пропасть, чем бы это для меня ни окончилось. Рассвет застал нас на скамье в порту. Я вдруг посмотрела на этого незнакомца, с которым столько часов кружила по улицам чужого города, и в одно мгновение поняла, что знаю его всю жизнь. Я прямо ему это сказала – он засмеялся. В тот момент я поняла с ясностью, которая наступает в судьбе человека лишь раз или два, что проведу с этим человеком всю оставшуюся жизнь.
Еще в то утро Михаил мне сказал, что, по его убеждению, счастья человеку дается ограниченное, очень малое количество. Считаные мгновения. Если кому повезет – недели или даже годы. Как судьба решит. Мы в силах жить лишь потому, что сохраняем воспоминания об этих чудных моментах счастья – они освещают печальный пейзаж нашего дальнейшего пути; мы всегда хотим вернуться, снова пережить счастливые мгновения, но никогда этого не достигаем, конечно. Он прав. Для меня счастьем на всю жизнь стали ночные часы той прогулки по Барселоне.
Реакция моих опекунов не заставила себя ждать. Особенно Сергея. Он запретил мне видеться и говорить с Михаилом, грозил, что убьет меня, если я хоть высунусь из театра без его разрешения. Тогда я в первый раз чувствовала к нему не страх, а презрение. Чтобы обозлить его еще больше, я сказала, что Михаил сделал мне предложение, а я его приняла. Он тут же заявил, что, пока он мой официальный опекун, браку не бывать, а кроме того, мы немедленно уезжаем в Лиссабон. Через одну балерину я послала Михаилу отчаянную записку. В тот вечер Михаил явился в театр с двумя адвокатами и пожелал видеть Сергея. Когда тот явился, ему объявили, что Михаил Колвеник только что купил Большой Королевский театр и в качестве нового собственника начинает с разрыва всех отношений с Сергеем и Татьяной Глазуновыми. Им было предъявлено досье с доказательствами всех их мошеннических проделок, а часто и преступлений, в Варшаве, Вене и Барселоне. Достаточно, чтобы упрятать их за решетку лет на двадцать. Вместо этого Михаил показал им чек с суммой большей, чем они могли заграбастать своим прохиндейством за всю оставшуюся жизнь. И предложил выбор: или они убираются из Барселоны навсегда вместе с чеком и досье, забыв о моем существовании, или указанное досье идет по инстанциям и открывается уголовное дело, чек же расходуется на то, чтобы оно развивалось быстро и неукоснительно – Михаил не имел иллюзий относительно неподкупности правоохранительных органов. Сергей реагировал бурно, он буквально обезумел. Кричал, что никогда меня не отдаст, скорее всех убьет и сам сдохнет, в таком роде.
